Охота к перемене мест - [76]

— Сорок шесть градусов сегодня, — Садырин сделал страшные глаза.

— Сам видел градусник? — спросил Нистратов недоверчиво.

— Клянусь своей красотой!

— Видеть ты не мог, — поправил Маркаров. — Делений в нашем термометре не хватает. Спирт не срабатывает.

— А фантазия у него срабатывает, — поддел Чернега.

Морозы стали самой горячей темой разговоров в общежитии.

— Мы сами накликали эти морозы, спешили выйти на ангарский лед, — виновато сказал Михеич.

Несколько дней подряд бригада Шестакова на работу не выезжала — техника безопасности остановила все подъемные механизмы, объявили так называемые актированные дни. Кириченков проверил — да, заработная плата сохраняется полностью.

«С седыми усами, в ондатровой шапке», — дали в конторе приметы Михеича корреспонденту центральной газеты. Приезжий нашел Михеича не сразу. Его меховая шапка заиндевела от дыханья так, что ее можно было спутать с беличьей шапкой Чернеги. А что касается усов, то в такой мороз и молодежь вся седобородая, седоусая, седобровая.

Какое интервью может родиться при эдаких градусах? Говорить трудно, записывать и вовсе невозможно. Пусть корреспондент, если захочет, зайдет в общежитие в любой актированный день.

И вот сегодня Михеич, преисполненный достоинства, давал интервью.

— Как ваши люди одеты в лютые морозы?

— Зимой на монтажнике целый гардероб. Фланелевое белье, свитер потолще, ватные брюки, телогрейка, поверх брезентовая роба, ее ветер не так прошибает. На ногах шерстяные носки, портянки, валенки или унты. Под шапкой шлем с прорезями для глаз. Придумывают маски для карнавалов, а наша маска для верхотуры. Пригляд за молодыми при таких градусах строже. Недолго и обморозиться... Есть свой плюс у холода: тот, кто бездельничает, быстрее замерзает. Достается уроженцам теплого климата — хандрят-дрожат. Работал в соседней бригаде молодой Рахим, то ли из Коканда, то ли из Самарканда. Никак не мог совладать со своим организмом! «Прошу уволить по собственному желанию, ввиду погодных условий». Лучше, заявил, я в Нуреке на подсобных работах буду, чем здесь по пятому разряду. Демобилизовался с Севера, мы ему и слова плохого вдогонку не сказали. А есть южане — приспособились к климату не хуже сибиряков, прошли вентиляцию с морозом, как, например, наш Антидюринг... Или правильнее сказать, Маркаров.

Маркаров сидел за книгой и не откликнулся.

В актированные вечера чаще всего собирались в просторной комнате Погодаева, Маркарова и Садырина. Здесь можно было угоститься метеоновостями, баяном и горячим чаем, его аппетитно заваривал Погодаев. В те вечера, когда он отсутствовал, чай бывал не таким пахучим и вкусным.

К метеоновостям Погодаев отнес и случай, какой произошел в обсерватории. Прибористка вела наблюдения на открытой площадке, от дыхания окуляр покрылся корочкой льда, и ее длинные ресницы примерзли к стеклам. Рвать ресницы больно и жалко, позвала на помощь, и сотрудницы, сменяя друг дружку, дышали на окуляр, пока ресницы не оттаяли.

В комнату заглядывали Михеич, Шестаков, Нистратов, Галиуллин, реже других Ромашко, скучающий Кириченков.

Вторую неделю Кириченков читал одну и ту же «Неделю». Но песни слушал, раскрыв рот от удовольствия, в такие минуты он не смотрел набычившись, и глаза, воспаленные сваркой, добрели.

Чернега недавно обзавелся баяном и не мог нарадоваться, его не уговаривали играть.

Репертуар не слишком бодрый, мобилизующий на борьбу с трудностями, а лирический, со слезой. Его послушать, то по Братскому шоссе и зимникам курсировали не бетоновозы, лесовозы, панелевозы, а ямщики взад-вперед возили в кибитках цыган шумною толпою и над таежной дорогой однозвучно звенел колокольчик.

Заслышав баян, на этаж ниже спускалась Варежка. Ей нравился душещипательный тенорок Чернеги, он безотказно выполнял ее персональные заявки.

Пожалуй, он чуть-чуть переоценивал любовь Варежки к цыганско-ямщицким и эстрадно-блатным песням. Она наведывалась потому, что знала — встретит здесь Шестакова, иногда с учебником в руках.

Чернега был озабочен подготовкой Шестакова к экзаменам больше, чем другие. Это не было беспокойством новоявленного студента о своем бригадире. Он ревниво надеялся — поступит Шестаков в институт, бросит стройку, и Варежка перестанет страдать по нему.

Нистратов давал Чернеге свою заявку — на песенку о фронтовом шофере, который теперь крутит баранку на трассах Крайнего Севера.

Эх, путь-дорожка ледяная,

Не страшна нам погодка любая.

Замерзать нам рановато,

Есть у нас еще дома дела!

— Музыканты знают «Пражскую весну», знают «Варшавскую осень», а у нас идет фестиваль «Братская зима», — сформулировал Маркаров.

Когда Чернега костяшками пальцев постукивал по баяну, подражая азбуке Морзе, все знали — это увертюра к песенке, которая в жестокие морозы звучала весьма злободневно, в полном согласии с метеосводками последних дней: поет морзянка за стеной веселым дискантом, кругом снега, хоть сотни верст исколеси...

На работу завтра не ехать, мороз держался, можно пропустить по стаканчику для согрева. Михеич не косился на бутылку к ужину. Только Нистратов отказался от порции.

Варежка высказала недовольство: в кабине крана нет двойных стекол, кабина плохо утеплена. Ерундовая проблема оказалась не по плечу конструкторам. Или они никогда не видели плотного инея на стекле?