Ох уж эта Люся - [25]

Модель поведения, подсмотренная у отца и матери, легла Павлику на душу и определила жизненные ориентиры. Он хотел стать настоящим мужчиной, отцом семейства, хозяином, покровителем и богом в одном лице. Короче, Павлик рвался в семью. При этом, завидуя отцовскому положению, он не догадывался, какова истинная цена самоотверженного материнского служения. Юноша никогда не видел процесса передачи денег из рук в руки, не знал, когда у отца день зарплаты, и не задумывался, откуда это в квартире новая мебель, в гараже – двадцать первая «Волга», в шкафу – шуба, в палеховской шкатулке – колечко с изумрудом. Ему казалось, что… Да ничего ему не казалось! Павлик усвоил роль небожителя, поверил, что Земля вращается вокруг Солнца, а женщина – вокруг мужчины. Легких побед не искал и всякую девушку проверял на предмет способности к вращению. Система заданий тщательно разрабатывалась с бабушкиной помощью, равно как и отбраковывание конкурсанток.

Увлекавшийся фотографией десятиклассник, а потом студент Одесского медицинского института, Павлик запечатлевал каждую, положительно ответившую на его сопение. Не исключено, что именно его страсть к фотографии влекла к нему ни о чем не подозревавших моделей. Они с радостью позировали, принимая томные позы, не зная, какой жесткий кастинг ждет их впереди.

Томные позы рафинированная гимназистка, чей возраст перевалил за шестидесятилетний рубеж, не любила, усматривая в них объективную опасность для своего горячо любимого Павлуши.

– Кокотка, – объявляла она и брезгливо откладывала снимок в сторону.

А Павлику нравились именно кокотки. Их подсмотренные в журналах позы его странно волновали, а подведенные глаза заглядывали в такие бездны подсознания, что юноша утратил безмятежный сон. Он просто не догадывался, что делать с взбунтовавшейся плотью.

Родители, в отличие от бабушки, изменений в Павлике не замечали. Считали увальнем, недотепой, а отец вообще собирался поговорить с сыном по-мужски: парню скоро семнадцать, а он все с книжками и этим дурацким фотоаппаратом.

Если бы они знали, что именно благодаря этому дурацкому фотоаппарату Павлик обнаружил новый мир, полный соблазнов и обаяния, может быть, глупые мысли об откровенном разговоре отца с сыном не преследовали бы родителей.

Как и положено интеллигентному человеку, Павлик по совету бабушки решил начать с элементарного. Обзавелся справочниками и энциклопедиями, призванными просветить в вопросах пола, и вскоре преуспел. Юноша внимательно изучил отличия между мужчинами и женщинами по картинкам, прояснил для себя вопрос, откуда берутся дети, и усвоил ряд новых слов: «коитус», «фаллос», «вагина», «фрикции». Они, невзирая на столь низкую материю, звучали благородно, красиво и как-то очень строго, по-взрослому. А потому понравились Павлику гораздо больше, чем надписи в школьном мужском туалете. Читать юношеские граффити ему было стыдно, но и взгляд от них, вопиющих о страсти, оторвать было практически невозможно. Получалось что-то странное: тема преследовала измученного вопросами пола юношу, а слова-маркеры, как нарочно, попадались на каждом шагу! В читальном зале центральной городской библиотеки их можно было обнаружить вырезанными на отлакированных штанами и юбками скамейках. В автобусах и трамваях – выцарапанными на спинках металлических кресел. Да фактически не существовало таких мест, которых бы не касались эти вербальные, а порой и тщательно вырисованные гениталии.

Глядя на них, Павлик розовел, лоб его покрывался испариной, ладони становились мокрыми, даже дыхание менялось. Возбужденный юноша начинал сопеть, и перед глазами возникали одна за другой откровенные картины, подсмотренные не только в заборном, но и книжном варианте – японских гравюрах и индийских ведах.

Сидя на бабушкиной кухне, Павлуша рассуждал о прелестях семейной жизни, но обходил молчанием ту сторону отношений, о которой грезил ночами, представляя рядом с собой одну из тех, чьи снимки пасьянсом на столе раскладывала его наперсница. По категоричности оценок бабушка вполне могла возглавить не только ВМС страны, но и Третье отделение полиции, а также любое подразделение цензуры в самых разных отраслях жизни государства.

Главный цензор внимательно вглядывался в фотографию, потом – в Павлушу, потом – несколько минут в одну точку над головой у обожаемого внука и, кроме слова «кокотка», говорил окончательное: «Исключено». Павлик делал вид, что целиком и полностью согласен, провожал взглядом летящий в мусорное ведро снимок и с интонацией байронического героя ронял: «Как ты права! Если бы ты знала, как ты права…»

Обычно на столе из двадцати снимков оставалось не более трех. Причем необходимо отметить, что Павлик очевидно дурил бабушку, строя из себя сердцееда. Если бы старшая подруга изредка соотносила количество десятых классов в параллели с числом рецензируемых фотографий, она бы поняла, что рассказы об одноклассницах, которые рвутся к фотокамере, зажатой в руках мастера, – это миф.

На снимках были представлены лица тех, с кем ищущий пары внук очень часто и знаком не был. Скажем больше: не мог быть знаком по определению, так как часть фотографий воспроизводила утонченные лики актрис братских республик или дружественных заграничных государств. Павлик, выбирая «натуру», всегда был осторожен, не поддавался соблазну и не вносил в коллекцию Брижитт Бардо, Софи Лорен, Джину Лоллобриджиду и других девичьих кумиров. Их бы бабушка, безусловно, признала. А пока она безошибочно отбирала фотографии тех, кто мог бы составить пару будущему медицинскому гению. Вытянутые лошадиные лица, неровные, покрытые сыпью лбы и тяжелые косы, падающие на покатые плечи.