Ограбление казино - [33]

— Мне так ему и передать? — спросил водитель. — Я когда с тобой говорил, очень точно выразился. Он мне так сказал. Потелепать, если хотите, но слишком не калечить. Я же сказал тебе, он не хочет, чтоб калечили.

— Ай, да ладно, — сказал Когэн. — Еще б ты не сказал.

— Ладно, — сказал водитель.

— Вы же всегда так делаете, ребята, — сказал Когэн. — Я-то знаю. Вы, ребята, даже яйцо вареное разбить не можете. Вам хочется, чтоб все нормально так делалось, вы знаете, чего вам хочется и каких чуваков за этим послать, и вы берете, что вам приносят, потому что этого вам и хотелось, но потом обязательно догоняете и говорите, что ни от кого вы этого не хотели, чтоб они это делали. Хватит мне вешать тут уже, а? Они знают, знают, кто такой Стив. Знают, чем они с Барри занимаются. Бля, я в смысле, эти ребята всегда тут рядом. Когда Джимми-Лис там начал весь подскакивать, у меня три сотни мест было, и таким славным маленьким макаронничкам, как он, уже ничего не осталось, вот, так он хай поднял, а я услышал, я больше сорока точек просто взял и Стиву передал. Они все знают, кто такой Стив. Знают, что он делает. Он ни черта не знает. Его просто хорошо под рукой иметь, все парни им пользовались.

— Штука тут в том, — сказал водитель, — что он добро не давал.

— Он дал добро, — сказал Когэн. — Я сказал тебе, кого я на эту работу возьму. Он это так же прекрасно знает, как и я. Стив пойдет и сделает то, что ты от него хочешь, как он считает. Ты ему скажешь чего хочешь, он выслушает, пойдет и сделает то, чего ты хочешь, по его мнению. Не важно, что б ты там ни говорил. И дал он добро — он тебя звонить Диллону отправил, заставил со мной встретиться. Хватит мне тут дристать мелким дождичком. Какая теперь-то уж разница? Трэттмена мочканем, и мужик это знает.

— Я не понимаю, — сказал водитель. — Я думал, ты ему веришь.

— Друг мой, — ответил Когэн. — Я и верю. А разницы все равно никакой ни на полстолько. Как-то раньше Трэттмен уже что-то сделал, правда? И врал про это. Дым в жопу мужику пускал.

— Верно, — сказал водитель.

— А теперь, — сказал Когэн, — теперь Трэттмен никакого дыма не пускал.

— И его побили, — сказал водитель. — Очень сильно.

— Зато теперь, — сказал Когэн, — мы уверены. Теперь, в прошлый раз мы думали, что уверены, а нет. А теперь мы да.

— Верно, — сказал водитель.

— А вот, — продолжал Когэн, — ребята, которые играть ходят, они не уверены. Ну то есть уверены они. Они уверены, что у Трэттмена лицензия, потому что он может, и никто ему тут не указ. Поэтому то же самое. И что, по-твоему, они намерены делать? Думаешь, играть они пойдут?.. Да и хрен бы с ними, — продолжал Когэн, — что с публикой с улицы делать? Что они думают, по-твоему, а?

— Понятия не имею, — ответил водитель.

— Они думают, — ответил Когэн, — они думают: Трэттмен. Уже так делал и вот сделал опять. Раньше наврал, и никто по этому поводу и пальцем не шевельнул, а теперь вот опять так поступил, и его за это отпиздили.

— Мог загнуться, — сказал водитель.

— Потому что высунулся, — сказал Когэн. — Это у него второй раз, так это рассматривают, он это вторично. Первый раз сделаешь, никто про тебя ничего не сообразит, зашибись. А на второй раз пойдешь, тут уж из тебя говно-то и повышибут.

— Если они так думают, — сказал водитель.

— Вашчесть, — сказал Когэн, — поверьте мне на слово: они так и думают.

— Эх-ххх, — сказал водитель, — но все равно же он ничего не делал.

— А за базар отвечать? — сказал Когэн. — Он уже так делал и наврал, всех вокруг пальца обвел, и я так Диллону и сказал, говорю: «Его раньше надо было замочить». И Диллон со мной согласился. А теперь вот еще раз. Он отвечает за то, как ребята подумают. На улице — Трэттмен, один только Трэттмен. Срубает полтос, пятьдесят две штуки, сколько б там ни было, ему столько же, а надо что-то и дуванить, ладно, но в последний раз он примерно столько же себе и оттырил. А теперь ему челюсть ломают. Ему больно, он просел на сколько ему щеглы стоили, а он кинул парней, которые ему доверяли, штук на восемьдесят и по-прежнему ходит, и все знают, что это он сделал.

— Он этого не делал, — сказал водитель. — По крайней мере, в этот раз.

— А всем про это ничего не известно, — сказал Когэн. — Есть куча ребят, которые будут год одни молочные коктейли пить, если их заловят, за такие дрожжи, когда им челюсть на место примотают. Блядь, да у нас щеглы в очередь выстраиваться будут, чтоб только катран дернуть, раз они опять открываются. Ты хоть представляешь, сколько вокруг заширенных? Если ему это с рук сойдет — ну что, пиши пропало тогда, раз и навсегда, прости-прощай.

— Я все равно не знаю, — сказал водитель. — Понимаю, о чем ты, то есть с точки зрения общества, и я не против того, что ты про других говоришь. Я не уверен только, как он к этому отнесется, раз человек не делал того, что, как все считают, он сделал, когда я ему это выскажу.

— Скажи ему, — сказал Когэн, — спроси его, откуда чуваки приходят играть. Не с улицы же. Им плевать, что Трэттмена побили. Они просто больше приходить не будут, всего-то. Трэттмен так уже делал, Трэттмен сделал это еще раз. С Трэттменом все, больше ничего делать он не сможет. Трахаться разве что. Это ему хорошо удается. А нам иначе он делать больше ничего не сможет. Мы тут ничего не теряем… И еще скажи ему, — продолжал Когэн, — чуваки с улицы. Они-то думают одно и то же, и они возьмут то, чего они там себе думают, и надежных мельниц уже ни у кого не будет. Больно ему. Подумаешь. Мельницу потряс, там большие знаки крутятся, а