Оговор - [13]

— Тогда почему вы убили ее? — удивленно спросил Стаменов.

Радев молчал. В это мгновенье его лицо было совершенно бесстрастным и замкнутым. Он молчал долго, словно борясь с собой. А потом коротко и просто сказал:

— Я не убивал ее.

— Что, что? — опешил защитник.

— Я сказал, что не убивал свою жену.

— Вот тебе и на! Кто же тогда убил ее?

— Не знаю, — все так же просто ответил Радев.

— Вы что, разыгрываете меня? — почти сердито спросил Стаменов. — Вы же сами признались в том, что совершили это убийство. Почему? Вас вынудили?

— Нет, нет, — искренне воскликнул Радев. — Выбросьте это из головы.

— Тогда как же понимать вас?

— Меня трудно понять, — вздохнул Радев. — Лучше попытайтесь представить такую ситуацию. Представьте себе человека, потрясенного до глубины души. Человека, для которого жизнь утратила всякий смысл… Возможно, для вас это лишь слова… Но это не так. И сегодня многие люди умирают физически или морально, когда уходит из жизни самый близкий для них человек. Если вы представите себе это, то не станете задавать мне ненужных вопросов.

— Могу представить! В самом деле могу, — сказал Стаменов. — Но вы так неожиданно вылезли из своей могилы… В которую, к тому же, сами себя уложили.

— Опять ошибаетесь!

Его голос теперь был очень спокойным.

— Почему же?

— Потому что я не оправдываюсь. Мне и сейчас все равно, осудят меня или нет. Если бы я собирался оправдываться, я нанял бы десять опытных адвокатов. Я мало рассчитываю на ваши сомнительные и наивные услуги…

Молодой человек опешил — такой стремительной и внезапной была атака. И в то же время он понимал, что его подзащитный прав. В его возражениях была железная логика — Стаменов не мог не согласиться с этим.

— Тогда я жду объяснений, — сказал он.

— В сущности, все очень просто. У меня есть сын. И я не хочу, чтобы он вырос с мыслью, что его отец — обыкновенный убийца.

Некоторое время молодой адвокат чувствовал странную опустошенность. Не было ни одной мысли. Потом он пододвинул свой стул так близко к Радеву, что едва не уперся в колени своего подзащитного. Но ничего не изменилось. Радев оставался непроницаемым.

— Допустим, что все, сказанное вами, — истинная правда. Допустим, что мне и удастся каким-нибудь образом оспорить в суде ваше самопризнание. Но как быть с другими фактами? Они просто неопровержимы.

— Да, знаю…

— Если мы не оспорим их, то ничего не сможем изменить.

— Я ничего не смог бы оспорить, — чуть слышно произнес Радев.

— Это, конечно, не так! — возбужденно воскликнул Стаменов. — Раз вы не совершали убийства, значит, были в то время где-то в другом месте. И, возможно, не один. Не могли же вы повиснуть в пространстве. Вспомните, где вы были в тот день.

Радев медленно покачал головой.

— Ничего не могу вспомнить… Да и не хочу. Эта страница моей жизни перевернута навсегда.

— И вы ничем не хотите мне помочь?

— Не хочу.

— Хотя это в ваших интересах?

— У меня нет в этой жизни никаких интересов. Меня ничто не прельщает в пустынной череде дней.

— Вы неискренни, — хмуро заметил адвокат. — Да и не правда это. У вас, как и у всех людей, были радости.

— Возможно… Да, наверное, вы правы. Но я забыл о них. Знаю только, что мне не повезло в жизни.

Стаменов снова поднялся. Стоит ли и дальше биться головой об эту непроницаемую стену? Наверное, нет. И не разумнее ли послать все к черту — и этого упрямца, и его жалкие измышления? И он нервно прошелся по комнате. Посмотрев на подзащитного, Стаменов устыдился: каким бы ни был этот человек, его нельзя оставлять. В конце концов, он — человек.

— Хорошо, — сказал Стаменов, — сегодня мы ни о чем больше говорить не будем. Только попытайтесь вспомнить, что вы делали в тот проклятый день. Я приду к вам послезавтра.

Радев ничего не ответил. Он уже словно отсутствовал и в этой комнате, и в этом мире. Молодой человек стиснул зубы и выбежал.

Оказавшись на улице, Стаменов долго не мог прийти в себя. Наверное, надо было с кем-нибудь поговорить, поспорить. Возможно, посторонний спокойный взгляд пролил бы некоторый свет на эту запутанную историю. Именно о таком случае он мечтал еще студентом. И вот она — счастливая возможность звездного часа. Почему же теперь ему панически хочется бежать, бежать от всего?

Стаменов несколько пришел в себя, лишь когда подъехал автобус. Он терпеливо выждал, пока села какая-то старушка, потом и сам втиснулся в металлическую коробку, неприятно пропахшую потом. Это был автобус как автобус: он неожиданно останавливался, внезапно трогался, пассажиры равнодушно раскачивались из стороны в сторону, не протестуя и не сердясь. Жизнь как жизнь. И, как ни странно, выйдя из этого автобуса, Стаменов почувствовал себя ободренным. В конце концов, нет на свете такого положения, из которого нельзя было бы найти выход.

Нужно немедленно поговорить с Илиевым. Некоторые молодые юристы с присущей юным беспощадностью считали Илиева безнадежно дряхлым стариком. Их удивляла привязанность Стаменова к этому невероятному цинику. Возможно, он и впрямь был таким, но Стаменов любил его. Он с удовольствием слушал его вечные рассказы о судебных делах прошлого. И страницы книги человеческих судеб раскрывались перед молодым адвокатом. Нет, Илиев, конечно, не циник. У него было изболевшееся доброе сердце, все еще полное любви, а этого достаточно, чтобы человек загрустил и вслух опровергал прописные истины.