Огонёк - [5]

Девочки раздевались, мылись и причесывались под бдительным взором Маргариты Викторовны. Когда все улеглись по своим постелям, она, то есть Синяя Надзирательница, пожелала всем спокойной ночи и исчезла так быстро, точно провалилась под пол.

Теперь в спальне тишина — все спят. Твой глупый Огонек только бодрствует, мажет и выводит при свете ночника демонстративно переставленного на ночной столик, эти удивительные каракульки.

Прощай, однако, Золотая, я наклею на это письмо целых три марки. Боюсь, не дойдет иначе. Целую твой каждый пальчик. Моя сладкая, дивная мамочка! Если б ты знала только, как горячо тебя любит твой верный Огонек!

Поклонись нашим, мамуля! Старушку Лу-лу обними покрепче. Попроси ее не пить больше такого крепкого кофе. Ведь это вредно. А нашему милому комику Заза скажи, что напрасно он рвется служить в Петербург. Здесь совсем не весело, уверь его, мама!»

ТРЕТЬЕ ПИСЬМО ОГОНЬКА К МАТЕРИ

«Здравствуй, Золотая!

Не думай, что я тебя забыла. Три дня я не писала нарочно, чтобы хорошенько запастись впечатлениями и перелить их тебе на бумагу. Ах, мама, сокровище мое! Сколько интересного и необычайного пережил твой Огонек за это недолгое время! Но все, все по порядку. Читай только повнимательнее все то, что напишет тебе твоя глупая девочка.

На следующее утро моего поступления в гимназический интернат я проснулась от какого-то странного ощущения у себя на шее. Точно муха хозяйничала под моим подбородком и прогоняла от меня сон. В полудремоте поднимаю руку в, надежде схватить дерзкую, открываю глаза и что же? На моей постели, свернувшись клубочком, в длинных ночных сорочках сидят две душки-куколки, живые куколки, мамочка… Представь себе только: одна темноглазая с длинными черными локонами, с кокетливой улыбкой крошечной женщины, настоящая маленькая красоточка, вся беленькая и нежная, как фарфор, другая — худенький, стриженый, прелестный детеныш с внимательными и недетски серьезными пытливыми глазенками, карлица ростом. Это наши малютки, как их здесь называют. Два попугайчика, из тех, которые никогда не расстаются друг с другом — Адочка Арсеньева и Казя Заржецкая, любимицы и живые игрушки всей гимназии, не говоря уже об интернате. В руках Кази, чернокудрой красоточки, длинная, свернутая стеблем бумажка, и она, давясь от смеха, водит ею вдоль моей шеи. Вокруг толпятся старшие. Впереди всех Принцесса. Она распустила длинные волосы и вся точно оделась в золотую мантию с головы до колен. Удивительные волосы! Совсем твои, мамочка, совсем, только разве чуточку желтее.

— Вставайте, Ирина, скоро нас позовут к утреннему чаю и на молитву, — сказала она, улыбаясь своей обаятельной улыбкой настоящей принцессы.

Я вскочила, схватила в объятия обеих малюток, продолжавших хозяйничать на моей постели как дома, и чуть не задушила их поцелуями.

— Ах вы мышенята этакие! Ах вы жучки! Ах вы мушки проворные!

Они со смехом отбивались из моих рук, красные, как пионы, и звонко, заразительно смеялись.

Ровно в восемь за нами пришла надзирательница в том же странного покроя синем платье, которое было на ней вчера, и села пить чай с нами в нашей уютной небольшой столовой (она же и приемная комната маленького интерната). Едва мы успели проглотить по кружке горячего напитка, как прозвенел оглушительным звоном колокольчик за дверьми.

— Это на молитву, — предупредительно пояснила мне Живчик, и все мы тотчас же поднялись из-за стола и, встав по двое «в пары», как это здесь называется, малютки впереди, я и Принцесса, как самые высокие — сзади, позади нас надзирательница под руку со Слепушей. И таким образом двинулись в зал на молитву, где уже были собраны все «экстерные» гимназистки, как птички, слетевшиеся со всех концов города сюда, в гимназию, в эту большую, не меньше нашего театра комнату. Ах, как их много, мамочка, и все в коричневых платьях и черных передниках. (У нас, четырех «живущих» интернатских белые передники, в отличие от экстерных.) Они все смотрели на твоего Огонька, точно я была не Огоньком а каким-то чудовищным зверем, Бог весть откуда появившимся в их гимназическом зале. Дежурная старшего класса прочла молитву, и затем степенным, медленным шагом мы направились в класс. Описывать класс тебе не стоит, Золотая, он точь в точь такой же, каким его изображают в детских книжках из школьной жизни, которых мы столько перечли с тобою, мое сокровище, когда я была еще глупым маленьким утенком. Помнишь? Скажу только, что в нем, то есть в классе, было сорок мест, а нас, интернатских, вошло в него только четверо: Принцесса, Ирма Ярви, Слепуша и я. Это был шестой класс, предпоследний по счету. Сестричка и Живчик учились в четвертом, а две наши прелестные малютки в первом классе. Есть еще и восьмой класс, Золотая, но проходить его не является обязательным для каждой гимназистки. Он представляет собой своеобразное и вполне самостоятельное учреждение. Некоторые из окончивших гимназию девушек (разумеется, из тех, кто хорошо учился) остаются здесь, чтобы специализироваться в педагогическом деле. Насколько я поняла со слов объяснившей мне все это Принцессы, здесь, в восьмом классе, преподают девушкам, как учить других, и из этого последнего класса выходят вполне педагогически образованные барышни, будущие учительницы и гувернантки. Но дело не в этом, Золотая! Я не останусь ни за что в восьмом классе, хотя бы вся гимназическая администрация умоляла бы меня об этом, стоя на коленях. Я ни за что не соглашусь еще один лишний год пробыть без моей ненаглядной мамули!