Огонь юного сердца - [10]

почти весь базар, но никто не дал мне и крошки хлеба.

Внезапно возле молочного ряда я столкнулся со знакомыми ребятами. Они ели пироги с фасолью и запивали молоком.

-— Молодец! Значит, передумал? — бросился ко мне рыженький.

Я молчал, не зная, что ответить: уж очень соблазнительна была его идея.

—На! Бери, бери.— Рыженький протянул мне кусок пирога.

Пирог я взял как-то машинально и сразу же начал есть, однако проглотить никак не мог. «Идти с ними или не идти? Идти или не идти?» — думал я. К голоду примешалась и моя злость к спекулянткам, которые обозвали меня ни за что босяком. «Буду воровать у них»,— решил я и едва не ответил рыженькому: «Ладно». Уж было и рот раскрыл, однако слово вымолвить не смог — пирожок застрял в горле. И тут, как-то через силу, неожиданно я отвернулся от рыженького и пошел прочь с базара.

Дурак! — полетело мне вдогонку.

Пускай буду дурак, пускай! Но не вор, не босяк...

Я прошел примерно полквартала и остановился от неожиданности: рядом со мной, держа под мышкой ботинки, шагал средних лет мужчина, одетый в коричневые штаны и синюю сатиновую косоворотку, опоясанную плетеным шелковым поясом с кистями на концах. Его военная выправка, строгое, аккуратно выбритое лицо, длинный прямой нос, насупленные густые брови, черные быстрые глаза были мне так знакомы и дороги сердцу, что я едва сдержался, чтобы на всю улицу не закричать: «Товарищ комиссар!»

Дядя...— несмело обратился я к нему.

Тебе чего?..— повернув голову, спросил он строго.

Но сразу же замедлил шаги и радостно, немного удивленно произнес:

Петро Вишняк?! Тот, что в ящике... Как ты сюда попал?

Домой, в Городницу, иду.

Комиссар достал из кармана сигарету и, прикуривая, осторожно осмотрелся.

—Так, так...— повторил он, затягиваясь дымом.— Вот так встреча.— И, неожиданно перейдя на шепот, добавил: — Я пойду вперед, а ты метрах в десяти за мной... И больше ни звука, ясно?

—Ясно...

И странное дело, вместо того чтобы идти улицей, мы пошли

почему-то дворами и вскоре зашли в какую-то квартиру, где на диване сидел молодой... полицейский, Комиссар поздоровался с ним за руку и сел рядом. От неожиданности у меня кольнуло в груди и молнией пронеслось в голове: «Предатели!..»

—Садись, Петушок,— предложил комиссар,— устал небось. Я насупился, шмыгнул носом и, глядя исподлобья, продолжал стоять.

Полицейский загадочно улыбнулся и вышел в соседнюю комнату.

Комиссар притянул меня к себе:

—Ты что, фронтовик, испугался?.. Да, брат, достался тебе сегодня кусок приключения! Как в книжке, не правда ли?.. Ну, рассказывай, как жил. Не взял я тогда тебя на фронт и правильно сделал. В окружение попали...

Из кухни вышла высокая полная женщина. У нее был маленький курносый нос, точь-в-точь как у полицейского. И такие же глаза — серые-серые, словно стальные. Она была седая, строгая, но, видно, добрая. «Мать полицая!» — догадался я.

Добрый день! — сказала женщина и сразу спросила: — Не хотите ли с нами пообедать?

С большим удовольствием, Наталия Степановна! — весело откликнулся комиссар.— Мы очень-очень проголодались.

Во время обеда я напряженно думал: «Неужто комиссар предатель? Комиссар — коммунист. Не может быть. Не может быть! А полицейский? Кто он? А может, он просто только переоделся? Может, он партизан? Подпольщик... Это было бы удивительно! Вероятно, не зря Левашов меня предостерегал: «И чтоб больше ни звука». А мать полицейского? Разве может такая добрая мать быть у предателя?»

У меня сразу же поднялось настроение. Мне стало смешно и стыдно за себя. И как только я мог подумать такое о комиссаре? Хотелось признаться ему и попросить прощения.

После обеда полицейский куда-то ушел.

Так как же ты, Петя, в Киеве оказался? — спросил меня комиссар, когда хозяйка, собрав со стола посуду, вышла на кухню.— У тебя правда нет родителей или ты тогда в эшелоне меня обдурил, чтоб попасть на фронт?

Нет родителей...— вздохнул я.— И никогда не обманываю. А здесь оказался случайно...— И я рассказал всю историю про себя, про деда Остапа, про Медеры и про «Катюшу».

И что же ты теперь собираешься в Городнице делать? — Левашов положил мне на плечо руку.

Партизан буду искать. Говорят, в лесу они есть.

А если ты не найдешь партизан или они не возьмут тебя? Что тогда, как жить будешь?

Если найду, то возьмут,— ответил я.— Не может быть, чтобы не нашел. Я свой лес хорошо знаю.

А вот скажи, Петя, ты уже не маленький... Сколько тебе лет?

Почти четырнадцать... Тринадцать с половиной,— поправился я.

Ну, пускай тринадцать с половиной! — усмехнулся комиссар.— Это не так мало для такого хлопца, как ты. В твои годы я уже кормил целую семью: больную мать, маленького брата и сестренку. Работал у помещика от восхода и до захода солнца. У меня была специальность — сапожничал. А ты разве не хотел бы иметь специальность?

Какие сейчас могут быть специальности, когда война идет? — вздохнул.я.— Вот если бы наши вернулись... Да и где учиться? А кормиться чем? Вокруг немцы, я к ним ни за что не пойду!

А я к немцам тебя не посылаю.— Комиссар прикурил сигарету и, затянувшись, пристально посмотрел мне в глаза,— Хочешь, я возьму тебя к себе, сапоги научу шить? Я вскоре открываю сапожную мастерскую, и мне такой мальчик будет нужен. Оставайся.