Огонь в затемненном городе (1970) - [36]

— Чего же вы Ленинград не берете? — спросил я для подначки.

— Сил не хватает, — ответил он с удивительной прямотой.

— Разве? А в газетах пишут, что… — Я попытался придать своему голосу изумление.

— Мало ли чего пишут в газете, — перебил он. — Словами еще ни одной войны не выиграли.

«Жизнь — странная штука, — подумал я. — Этот человек — немец, а говорит такие вещи, что…»

— Но Ленинград ведь окружен, — попытался я продолжить разговор.

— Вот то-то и удивительно, — подхватил он. — Ленинград в кольце. Жители голодают. Боеприпасов у советских солдат в обрез. А взять город мы не можем. Топчемся на одном и том же месте. Это просто выше моего разума.

— И что же будет? — спросил я.

— Чего там, — вздохнул он, — будем продолжать.

— Война может тянуться долго.

— Для одного дольше, для другого меньше. Отец у меня убит в Литве, старший брат прошлой зимой пропал без вести под Москвой. Для них война уже кончилась.

Я вспомнил своего отца. Может быть, и для него война уже кончилась?

Разговор прервался. Мы шли молча.

— На юге вы уже продвинулись до Сталинграда, — сказал я, чтобы нарушить молчание.

— Каждый метр нашего продвижения там стоит нам много жизней.

— Надо же приносить жертвы.

Немец не уловил иронии в моих словах.

— Во имя чего?

— Во имя победы.

Он приблизил свое лицо к моему, посмотрел на меня в упор и спросил:

— А вы верите, что Германия победит?

Однажды в деревне, у тети, я задал такой же точно вопрос немецкому унтер-офицеру. Унтер-офицер был уверен в победе Германии. Но этот солдат говорил на совсем другом языке. Вернее, язык-то был тот же самый, но слова словно не принадлежали немцу.

— А вы не верите? — увернулся я от ответа.

— Не верю, — ответил он прямо.

— Но… все-таки воюете.

— Приказ есть приказ.

«Вот они какие, — подумал я. — Им приказывают, и они бросаются воевать. Им приказывают, и они убивают и жгут. Ведь приказ есть приказ…»

— А эстонцы, наверно, не очень-то нас любят? — спросил он вдруг, словно прочитал мои мысли.

— Некоторые любят, — ответил я со значением.

— Ну конечно… Некоторые. А народ не любит.

Конечно, он прав, но, соблюдая осторожность, я не торопился соглашаться с ним. Лучше держать рот закрытым, но зато старательно слушать двумя ушами.

— Ведь не каждый немец — эсэсовец или национал-социалист, — произнес он как раз, когда мы подошли к Садовой улице. — Среди нас есть честные люди.

Сознаюсь, раньше я об этом не думал. Для меня слово «немец» обозначало то же самое, что «фашист». Но, вишь ты, выходит, что есть другие немцы. С одним из таких я и встретился.

Мы попрощались и пошли каждый своей дорогой. В темноте я даже как следует не разглядел его лица. Но о нашей беседе думал еще долго.

Он обыкновенный человек. Где-то в Германии у него есть дом, и, наверно, у него есть мать, которая шлет ему посылки к праздникам. Он умеет думать собственной головой и не верит, что Германия может победить. Враг ли он мне? Если так рассуждать, пожалуй, нет. Но отпуск его окончится, он вернется на фронт и возьмет в руки винтовку. А там, с другой стороны, — мой отец. Немец прицелится ему прямо между глаз и нажмет на курок, потому что приказ есть приказ. Мой отец упадет и больше не встанет. Он никогда уже не узнает, что погиб от руки немца, которого его сын проводил на Садовую улицу и вел с ним дружелюбную беседу. Если подумать так, то все представляется совсем по-иному…

А где-то в глубоком бомбоубежище, в «главной штаб-квартире», сидит человек, которого зовут Адольф Гитлер. Он рассматривает карты и выслушивает советы своих генералов.

Неужели же он действительно не понимает, что в конце-то концов Германия должна проиграть эту войну? Ведь его-то не заставляет какой-нибудь приказ, он-то мог бы сказать: «Хватит! Зачем мы зря убиваем людей!» Но он не человек, и он говорит совсем иначе: «Вперед, Сталинград надо захватить!» И немецкая армия пытается взять Сталинград. А каждый метр ее продвижения там обходится во много человеческих жизней.

РАДИОПРИЕМНИК

Однажды, в субботу вечером, когда мы возвращались из гимназии, Олев сказал:

— Приходи завтра ко мне в гости!

Я сразу догадался, что он приготовил какой-то сюрприз. Ведь обычно мы и так встречались по воскресеньям, для этого не требовалось особого приглашения. Но я постарался не показать своего любопытства.

— Ладно, приду, — ответил я с явным безразличием.

— Приходи к часу, — сказал Олев. — Смотри не опоздай.

В воскресенье я был на месте уже в половине первого и придирчиво оглядывал комнату Олева, но ничего особенного не заметил.

— Может, сыграем партию в шахматы? — предложил Олев.

— А чего же, давай, — согласился я как ни в чем не бывало, но почувствовал разочарование: не для этого же он меня приглашал!

Олев играл сегодня невнимательно и почему-то беспокойно поглядывал на часы, хотя время на обдумывание ходов у нас было не ограничено. Он проиграл две партии подряд, и в третьей его положение тоже вскоре стало безнадежным. Но тут, вместо того чтобы в знак поражения положить короля, Олев встал из-за стола и подошел в угол комнаты, где стоял «скелет» его радиоприемника. Я называл это скелетом, потому что у Олева вовсе не было никакого ящика, какой полагается настоящим приемникам, а были одни только голые детекторы или как там они называются. Олев так и называет свое сооружение— детекторным приемником. Ну вот. Олев начал возиться возле этого самого «скелета». Оттуда послышался тихий шорох. И вдруг: