Предаваясь таким раздумьям и потирая нос варежкой, я подошел к двери дома Олева.
Олев сам впустил меня. Он уже почти поправился.
— Мать и отец на работе, — сказал он.
Это было очень кстати. Присутствие посторонних при таком важном мероприятии, как составление предупредительного письма, весьма нежелательно.
Мы уселись за стол и стали обсуждать.
— Предупреждение должно быть коротким и бьющим точно в цель, — сказал Олев. — За большим количеством слов главная мысль не будет звучать ясно. Нам надо придумать одну-единственную, но зато сильнодействующую фразу.
Через полчаса мы записали уже около двадцати вариантов предупредительного письма. Вот некоторые из них:
«Не доверяйте Иуде — Велиранду!»
«На языке Велиранда мед, а в душе — немецкий яд!»
«За смиренной маской Велиранда таится кровожадный хищник!»
«Велиранд — немецкая ищейка».
«Велиранд действует под знаком свастики!»
«Берегитесь сладкоречивого Велиранда, имя его близнеца — Смерть!»
Но вскоре мы поняли, что взяли слишком высокопарный тон. Предупредительное письмо должно было быть хотя и коротким, но деловым. И мы решили написать просто так:
Теперь надо было еще продумать, как написать это письмо. Премудрости, почерпнутые нами из книги Ф. Витлиха «Почерк и характер», еще не испарились из нашей памяти. Если следовать требованиям конспирации, нельзя было ни в коем случае писать обыкновенным образом. А вдруг наше письмо попадет в руки самого Велиранда?
— Можно воспользоваться системой четырех рук, — сказал Олев.
— А как? — спросил я.
— В этом случае пользуются печатными буквами, — объяснял Олев. — И делается это так: ты пишешь одну букву правой рукой, следующую я левой рукой, потом ты — левой и в свой черед я — правой. Я читал об этом в каком-то детективной романе.
Но мне тоже вспомнился один способ, вычитанный из какого-то детектива.
— Уж лучше вырезать буквы из газеты и наклеить на листок бумаги, — возразил я Олеву.
— Годится, — согласился Олев. — Надо только не оставить на бумаге отпечатков пальцев. Уж если конспирация, то полная.
Естественно, я тоже был за полную конспирацию.
— У моей матери есть резиновые перчатки, — продолжал Олев. — Она надевает их иногда, когда чистит картошку. Резиновые перчатки лучше всего.
Он пошел в кухню и вернулся с материнскими резиновыми перчатками.
Я с восхищением надел их. Они были мне в самый раз; настоящие, взаправдашние резиновые перчатки. Честно говоря, никогда еще я не видел таких.
— У нас должно быть тут где-то несколько старых газет, — сказал Олев, шаря по комнате.
— Старые не годятся, — сказал я. — На них полно отпечатков пальцев. Я сейчас схожу в резиновых перчатках и куплю новую газету.
Давай, — согласился Олев. — Пусть будет конспирация до конца. И не забудь купить новый конверт.
Вскоре мне стало ясно, что варежки резиновыми перчатками не заменишь. На морозе пальцы начали сразу страшно мерзнуть. Пришлось пожалеть, что оставил варежки у Олева. Сунуть руки некуда — у моего зимнего пальто не было карманов. Его перешили из старого маминого пальто. Пальцы так закоченели, что у киоска мне с большим трудом удалось достать кошелек из-за пазухи.
— Бедный мальчик, — сказала подслеповатая старушка киоскерша, подавая мне «Ээсти сына» и почтовый конверт. — В такой мороз бегаешь с голыми руками. Даже перчаток для детей у нас теперь нет.
И вдруг за моей спиной раздался грубый мужской голос:
— Ваше дело продавать газеты, — а не агитировать!
Даже не взглянув на этого мужчину с грубым голосом, я испуганно заторопился прочь. Этот угрожающий голос вернул меня на землю. Мы с Олевом слишком увлеклись, будто играли в то, что собирались сделать. Разве не игра, что я побежал на улицу в резиновых перчатках? Варежки тоже не оставили бы следов. И вся наша великая конспирация тоже превращалась в игру. А жизнь — не игра. И там, где подкарауливает смерть, игра годится меньше всего. Нашему письму предстояло отправиться туда, где караулит смерть, а мы, словно для собственной потехи, придумываем всякие фокусы. На такие размышления навел меня грубый окрик: «Ваше дело продавать газеты, а не агитировать!»
Странным образом за время моего отсутствия у Олева возникли точно такие же мысли.
— Давай быстрей наклеим, — сказал он. — С таким делом не годится слишком долго тянуть. Балуемся тут, словно стенгазету делаем. А ты подумай, что значит наше письмо для Хельдура и его матери.
Вечером, когда уже стемнело, я пошел туда, куда приглашал меня заходить Хельдур. На Парковую улицу в дом номер четырнадцать во дворе, квартира пятая. Но я не постучал в дверь. Только опустил письмо в ящик.
