Огонь ради победы - [38]

— Вижу, запали вам в память эти места. Ну, расскажите, как все это было.

— Да, не такой помнится мне Угра, Александр Михайлович, — ответил я. — Сейчас она веселая, светлая, и едем мы на «виллисе» по мосту. А тогда — ознобная стужа, река вздулась, свинцом отдает. И никаких тебе мостов…

Недолог путь от Юхнова до Большой Еленки, и обо всем, что испытали мы осенью сорок первого, не расскажешь.

В памятное утро начала фашистского генерального наступления на Москву — 2 октября 1941 года — начарт Западного фронта генерал-майор И. П. Камера взял меня с собой на передовую. Предполагалось, что к вечеру мы вернемся на командный пункт в Касню. Но возвратиться туда мне не довелось ни вечером того дня, ни на следующие сутки…

Три дня пробыл в полосе 19-й армии. В стык между нею и 30-й армией враг наносил особенно мощный удар. Без сна и отдыха метался я от одной позиции к другой, выполняя задания начарта по максимальному использованию артиллерии для задержки наседавших вражеских колонн. И самый малый успех в те дни приносил огромную радость. Помнится, 101-я танковая дивизия полковника Г. М. Михайлова придержала противника в районе Холм-Жирковского. Стремясь усилить контрудар танкистов, И. П. Камера приказал мне вывести туда «катюши» 10-го гвардейского минометного полка. Повел колонну к переднему краю. Линия фронта оказалась нечеткой. «Катюши» по тому времени были весьма секретным оружием.

Пришлось поволноваться, опасаясь, что враг захватит боевую новинку. Но все обошлось. А удар реактивных минометов нанес немалый урон фашистам, заметно облегчил положение 101-й танковой дивизии.

И тем не менее наши войска вынуждены были отходить. В небе господствовал враг. Фашистские летчики порой так низко проносились над дорогой, будто хотели раздавить нас колесами.

Однажды неподалеку от деревни Харино мою машину атаковал с бреющего фашистский самолет. Едва мы с водителем выскочили на дорогу и в два-три прыжка свалились на дно большой воронки, как громыхнул оглушительный взрыв. Авиабомба упала рядом, разворотив переднюю часть автомашины. Вскоре мы встретили штабную «эмку» и пересели в нее, намереваясь, как и велел генерал Камера, возвратиться на командный пункт фронта в Касню. Однако проехать по Минскому шоссе севернее Вязьмы, оказывается, невозможно: город, объятый пламенем, уже заняли гитлеровцы.

Решено было объехать Вязьму с юга, но и здесь впереди нас уже прошли вражеские танковые колонны. Ночью к нам присоединились три грузовика. На одной полуторке — пограничники, на двух других — бойцы наземных служб 163-го истребительного авиаполка. Я принял командование над этой группой. Двое суток мы колесили по проселочным дорогам, пытаясь пробиться на восток. И всюду натыкались на вражеские танковые и моторизованные колонны.

Фашистские самолеты кружились над лесами, снижались над рощами и оврагами, поэтому днем приходилось укрываться в лесных массивах и высылать вперед разведку. С наступлением темноты выступали, стараясь проскочить к линии фронта, а она все дальше уходила от нас на восток.

На рассвете 8 октября мы остановились в лесу около Греково: кончилось горючее. Возвратившиеся из разведки бойцы доложили, что по дорогам идут фашистские войска. Выход был один: уничтожить машины, чтобы они не достались врагу, и в пешем строю выходить из окружения. К тому времени кроме пограничников и авиаторов в нашем отряде оказалось немало других бойцов и командиров, примкнувших к нам по пути.

С болью в сердце мы привели в негодность машины.

Я приказал построить отряд и составить поименный список. В нем оказалось 120 человек. Мы разбили людей на взводы, назначив в каждый командира, а те в свою очередь создали отделения. Коммунистов и комсомольцев распределили по взводам равномерно.

К вечеру отряд двинулся на восток. 7 суток длился наш тяжкий марш по территории, занятой фашистами. Не буду греха таить: временами становилось не по себе. Угнетала неизвестность. Но бережно храня у сердца партбилет, я сознавал ответственность за судьбу отряда, и это помогало преодолеть возникавшее иногда чувство страха и неуверенности. Шли, как и раньше, ночами, ориентируясь по компасу и звездам. Понять пережитое нами сполна может лишь тот, кто сам испытал такое.

Глубокий след в моей памяти оставила ночь на 9 октября. Обстановка, в которой не исключалась возможность оказаться в руках врага, требовала особой осторожности. На привале у деревни Желтовка я сжег имевшиеся у меня справки, записки. Кое-кто советовал уничтожить или закопать все документы, а также снять знаки различия. Я категорически отверг эти предложения.

Днем мы провели разведку. Результаты оказались неутешительными: повсюду гитлеровцы. Разведчики привели старика колхозника.

— Тут в верстах четырех от Дрожжина, — сказал дед, — есть болото дремучее. Я хорошо знаю те места, покажу. Иного пути нету.

Не мешкая, отряд тронулся вперед. Я шел вслед старику и, признаться, еле поспевал за ним: так проворно скакал он с кочки на кочку. Однако вскоре ноги стали проваливаться в трясину, а грязная жижа — заливать за голенища. Сзади уже послышались нелестные реплики в мой адрес. А тут еще, как назло, в небе появился «мессершмитт». Росло томительное чувство тревоги. Но наш проводник шел уверенно и спокойно, порой оглядываясь и бросая мне ободряющее слово. До сих пор жалею, что не записал тогда фамилию этого самоотверженного человека.