Огонь неугасимый - [193]

И надо же было, чтобы случилось это как раз в тот день, когда он столь нетерпеливо ждал Шафику, стремясь ей первой открыть душу, — Шафика не пришла.

Затосковав, Баламир подумал с обидой: «И эта как другие».

Пришел Матвей Яковлевич. В белом халате он удивительно походил на здешнего старика профессора.

Поздоровавшись и расспросив Баламира о здоровье, Матвей Яковлевич присел возле кровати.

— Это Оленька передала. Сам посмотришь, что там, — положил он на тумбочку сверток.

Баламир поблагодарил, оговорившись, что в больнице кормят сытно. Он всегда это повторял.

— Когда же домой, сынок?

— Обещают дня через два-три. Завтра профессор будет смотреть.

— А чувствуешь себя как? Не болит уже рана?

Баламир в смущении помотал головой. Погорельцев, бросив незаметный взгляд сбоку на пожелтевшее лицо Баламира, перевел разговор на другое.

— Вчера к нам забегала Шафика, — сказал он и заметил, как оживились было и тут же погасли глаза Баламира. — Ты что, сынок, разве решил прощаться с заводом?

Баламир не ответил.

— В твоем положении, я понимаю, у кого хочешь затешется такая мысль, — сказал Погорельцев, не задевая самолюбия Баламира. — Особенно у молодого человека. Что ни говори, неловко перед товарищами, так ведь?

«Уеду, уеду, — подумал Баламир, — в деревню с бабушкой уеду». Слова Матвея Яковлевича, казалось, были той последней каплей, которая заставила его решиться.

— Что поделаешь, — вздохнул старик, — не стерпел бы, да приходится терпеть, коли сам виноват. — Погорельцев положил руку на острое, торчащее колено Баламира. — Да, родной мой, жизнь — не игрушка. Она не любит баловства. Легкость хороша для птиц: взяла да улетела. А человек по земле ходит. Говорил я Авану Даутовичу, что ты скоро вернешься. В механическом, Баламир, каждый человек сейчас на учете. По графику идем… С долгами за прошлые месяцы скоро расквитаемся. Вот так!

— Я подумаю еще, Матвей Яковлич, — заколебался Баламир.

— Это хорошо. Обдуманное дело прочнее. До свидания, сынок, скорей выздоравливай. Ольга Александровна уже прибрала твою комнатку.

Погорельцев по-стариковски осторожно спускался по широкой лестнице, держась одной рукой за гладкие перила, а Баламир следил за ним сверху и думал: догнать бы его, сказать спасибо за все. Но старик не любил нежностей.

В палате, когда Баламир стал развязывать принесенный Погорельцевым узелок, оттуда выпало письмо Шафики. Она, видно, перепачканными в машинном масле руками писала его прямо на станке. Этот промасленный, исписанный карандашом клочок бумаги наполнил сердце Баламира таким теплом, какого Баламир никогда еще не испытывал.

«Дорогой Баламир, я сегодня не смогу прийти, ты уж не сердись, ладно? Через несколько минут начнется цеховое комсомольское собрание. Принимаем в комсомол Карима Шаймарданова, Сеню Крылова, Фариду Хайруллину, Басыра Калимуллина. Второй вопрос — оказание помощи МТС, той, где сейчас товарищ Назиров. Третий — развертывание предмайского социалистического соревнования. И еще — о проведении последнего тура зимнего спорта.

Товарищи ждут твоего скорого выздоровления. Завтра тебя навестит целая делегация.

С приветом Шафика».

Баламир уже всем существом своим был на заводе.

…Через два дня Баламир выписался из больницы.

Едва он вышел на свежий воздух, у него закружилась голова. Шафика успела подхватить его под руку.

— Что с тобой, Баламир?

— Ничего… Уже прошло.

Даже в машине Шафика не решалась выпустить его руку из своей. У парадного их ждали бабушка Баламира с Ольгой Александровной.

7

— Отец, мне с тобой поговорить надо, — сказал Ильмурза только что вернувшемуся с завода Сулейману.

— Мы уже, сынок, не раз и не два толковали. И все попусту. А теперь, когда села на мель твоя лодка, снова отец понадобился? — нахмурился Сулейман. Черная гущина бровей низко нависла над сердито поблескивавшими глазами.

— Что было, то прошло и быльем поросло, отец, — сказал Ильмурза, опустив голову. — И близок локоть, да не укусишь.

— Нельзя разве, га?.. То-то и оно, что нельзя! — вырвалось у Сулеймана с горьким торжеством.

«Не таким, как ты, против правды не удавалось устоять!» — подумал он, всматриваясь в черные прищуренные глаза-буравчики сына.

— Вот что, друг Ильмурза, — сделал Сулейман ударение на слове «друг», — имеешь сказать что-нибудь путное, как мужчина, — пожалуйста, выслушаю. Если ж тебе вилять охота, вот тебе дверь. Я устал, с работы пришел, хочу отдохнуть…

Сверкнув белками, Сулейман хмуро, сбоку поглядел на Ильмурзу. Взгляд парня был устремлен вдаль. Мелко дрожала глубокая складка, надвое рассекавшая его широкий лоб. Сулейман вздохнул. Решая в молодости какую-нибудь трудную задачу, он и сам так же вот смотрел, будто искал чего-то, и так же на лбу у него дрожала складка. Только он был покоренастее сына, крепче стоял на земле и не выглядел таким франтом — ходил в коротком ватном пиджаке, в кожаных сапогах и такой же фуражке. А Ильмурза, правда, повыше его ростом и тоньше в кости, и одежда на нем другая — хороший костюм, пальто с каракулевым воротником, — вылитый интеллигент. И все же между ними, помимо внешнего сходства, была еще и какая-то внутренняя, родовая близость. «Ведь и в тебе течет ярая кровь Сулеймана, чего ж ты куражишься, подлец!» — сердито размышлял Сулейман.