Огонь, гори! - [27]

— Потому что непременно решили бы, что во всем виновата я.

— Не понимаю…

— При жизни Артура, — продолжала она с чувством, — если что-то шло не так, виноватой оказывалась я. Или меня в чем-то подозревали. Сейчас бедняга мертв — прошло уже два года, — но все стало еще хуже. Я шагу не могу ступить, чтобы обо мне не думали и не говорили самое худшее. Я не тщеславна, Джек, и знаю, что я не уродина и не неряха. Но разве в том есть моя вина? Однако я не имею права показаться на скачках в собственной карете. Не могу ни улыбнуться, ни даже кивнуть ни одному мужчине, чтобы на меня тут же не начали глазеть и перешептываться. «Ага!» — говорят сплетники. Все считают, будто я низко пала. — Внезапно Флора протянула руку и снова прикоснулась к пистолету. — Он принадлежит мне, — объявила она. — Во всяком случае, он принадлежал Артуру, что одно и то же. Прежде чем произошло… убийство, когда все только намекали на воров, драгоценности и интриги, кто-то выстрелил из принадлежащего мне оружия. И первым моим порывом было убрать, спрятать, скрыть его, прежде чем меня в чем-то заподозрят. Может быть, тебе кажется, что я говорю глупости? Возможно, так и есть. Но неужели ты не понимаешь?

Флора замолчала.

Чевиот кивнул. Он положил руку ей на плечо, и она прильнула к ней щекой; пропасть между ними была преодолена. Потом Чевиот отступил и стал рассеянно разглядывать розовые стены, сплошь увешанные картинами и миниатюрами.

Да, возможно, рассказ Флоры — чистая правда от первого до последнего слова.

Рассудок напомнил ему, как обвинитель способен глумиться над подобным рассказом. «Итак, господа! Рассказ слабоват. Можно ли верить…» — и так далее. Однако Чевиот, в чьи обязанности входило проверять надежность свидетелей и угадывать скрытую ложь, чувствовал, что слова Флоры дышат истинной убежденностью.

Попугай, молча сидевший на жердочке, сначала оглядел их одним хитрым глазом, затем изогнул шею, пытаясь рассмотреть другим.

Если попугай снова захохочет, подумал Чевиот, придется свернуть проклятой птице шею. А пока…

— Флора, так ты утверждаешь, что оба выстрела были произведены в галерее?

— Милый, я ничего не утверждаю. Я рассказала, что случилось.

Чевиот стиснул зубы.

— Вынужден кое-что тебе сообщить. Когда я поднял пистолет с ковра и спрятал его под лампу, ствол был еще теплый.

— Теплый? Теплый?! — переспросила она, помолчав. — Конечно, он был теплый! Ведь он находился в муфте, под шелковой подкладкой, да к тому же я держала его обеими руками довольно долго — минуты шли, и шли, и шли… — Она запнулась и посмотрела на него с подозрением. — Ты что… все еще не веришь мне?

— Верю. Больше тебе не стоит волноваться. Флора закрыла глаза.

— А сейчас, — отрывисто продолжал он, — ты должна ехать домой. Ты очень расстроена; в таком состоянии тебе ни с кем нельзя разговаривать. Лакей распорядится подать тебе карету.

— Да, да, да! — воскликнула Флора. — И ты поедешь со мной! Ведь поедешь? — Она замолчала.

— Нет! Не могу.

— Почему же?

— Убийство больше нельзя сохранять в тайне. Его нельзя скрывать. Наоборот, я должен допросить всех гостей и слуг.

— Да, да! Понимаю. А потом?

— Ты хоть представляешь, сколько здесь народу? Допрос займет всю ночь.

— А! Да… наверное.

— Ради бога, Флора, неужели ты не понимаешь, что я не могу ехать?

Она отодвинулась; он потянулся к ней. Но Флора быстрым и грациозным движением танцовщицы увернулась и пошла к двери. На пороге она обернулась, гордо вскинув подбородок, расправив плечи, и заявила:

— Я тебе не нужна.

— Флора, ты с ума сошла! Ты нужна мне больше всех на свете!

— Я тебе не нужна, — повторила женщина, повышая голос. В глазах ее стояли слезы — не от злости, а, скорее, от упрека. — Раз ты не можешь остаться со мной, когда ты мне так нужен, значит, другого объяснения не существует. Отлично! Развлекайся с Луизой Тримейн. Но если ты не побеспокоишься сейчас, потом не трудись являться ко мне. Спокойной ночи, Джек, прощай…

И она ушла.

Глава 8 Толки в кофейне

Рассвет.

Солнце уже давно встало на сером и холодном октябрьском небе, когда суперинтендент Чевиот, наконец, покинул дом номер шесть по Нью-Берлингтон-стрит. Там суетились слуги, наводя порядок после беспокойной ночи.

Чевиот давно миновал точку усталости. К нему пришло второе дыхание, когда кажется, что голова ясная, а мысли четкие; однако это заблуждение. Он был взволнован и подавлен.

Он попытался выбросить из головы то, что случилось, когда допрашивал толпу гостей. Такое унижение не скоро забывается. Его, скорее всего, выставили бы из особняка, если бы не помощь леди Корк, юного Фредди Деббита и той самой Луизы Тримейн, к которой его безо всяких оснований ревновала Флора.

Флора…

Ах, проклятие!

Разумеется, приступ гнева Флоры можно объяснить ее переутомлением и крайним возбуждением.

В кармане Чевиота, тщательно завернутая в бумажку, лежала пуля, убившая Маргарет Ренфру. Любопытную улику, касающуюся в основном леди Дрейтон, добыл хирург, которого привез мистер Хенли вскоре после отъезда Флоры.

Чевиот никак не мог забыть той сцены. Дело происходило в столовой. В серебряных канделябрах горели новые восковые свечи, а тело убитой женщины перевернули набок, чтобы врач его осмотрел. Хирург, мистер Даниэль Сларк, оказался низкорослым, энергичным человеком средних лет, с серьезным и умным лицом профессионала. Он водрузил на стол сумку, точнее, обыкновенный ковровый саквояж. Внутри звякнули инструменты. Осмотрев рану, хирург поджал губы, покачал головой и сказал: