Огонь блаженной Серафимы - [35]

— Совсем ты меня запутал, Ванечка, — полезла я целоваться.

— А ты меня истерзала… Как представлю тебя с другими…

— Чего? — Я отстранилась, сразу осознав, что стою я в захламленном заднем дворе низкосортной гостиницы, что холодно, что на карнизе дурындой орет зимняя птица. — С какими еще другими?

— По которых твой учитель мне поведал. — Зорин поморщился. — Я пытаюсь с этим свыкнуться, Серафима, памятуя о твоей стихии, которая провоцирует страсть, но пока не особо преуспел.

— Что именно он тебе сказал?

— Что с другими делить придется, что восемь у тебя нынче сожителей, ты среди них девятая.

— А про то, что с одним из тех восьми ты знаком, Гуннар, конечно, упомянуть забыл? Вот ведь, старый… гм… шутник. — Я взяла чародея под руку. — Давай, вези меня домой, Болван Иванович. Голодный он там, наверное, сожитель, с которым ты меня представлял.

— Это не люди? Кошки?

— Сонные коты, — поправила я торжественно. — Я Гуннаров круг открываю, я закрываю. И вообще, сильная и независимая женщина, с восемью-то котами.

Когда мы ехали домой, я велела извозчику заложить крюк, чтоб проехать мимо пешеходного мостика с крылатыми статуями.

— Видишь? — говорила я Ивану. — Их тут на самом деле не четыре, а вдвое больше, потому что отражение в воде зеркально. До весны поверь мне на слово, а как лед сойдет, убедишься сам. Когда пересекаешь реку, у начала моста открываешь, сходя с него — размыкаешь круг или наоборот, потому что, в сущности, не важно, внутрь или вовне направлено движение.

— Твое чародейство особенное, — сказал Зорин. — Оно не похоже на привычные арканы либо нити силы.

— Поэтому сновидцы особняком от прочих стоят, — кивнула я. — А еще потому, что с тонким миром работать могут, а еще… Ах, поскорее бы здесь все закончить, мне столько еще тайн познать предстоит!

После моих слов Иван отчего-то погрустнел. До Голубой улицы мы молчали, каждый думал о своем.

Уже переодеваясь в спальне, я заметила, что потеряла где-то мамаевскую звездочку-подвеску, наверное, цепочка соскользнула с шеи, когда Зорин снимал мне через голову сорочку.

Гаврюша поел и опять попросился гулять.

— Умучиться с тобою можно, — вздохнула я, распахивая балконную дверь. — А станет вас больше, хоть швейцара для открываний-закрываний нанимай.

Кот ответил «авром», нисколько мне не сочувствуя.

Велев Мартам подать мне писчие принадлежности, я составила письмо банковскому агенту и отправила обеих отнести послание. Мне нужен дом здесь, в Мокошь-граде. Достаточно большой, чтоб с удобством разместить всех «сожителей», городской, но окраинный, и чтоб прилегало к нему довольно земли, парк либо луг для кошачьих прогулок. Все это я изложила в письме, указав также, что интересует барышню Абызову Цветочная улица, что на другом берегу Мокоши, и что, ежели какая-нибудь из тамошних вилл сдается либо торгуется, Серафима Карповна эту возможность с радостью рассмотрит.

Горничные ушли исполнять поручение, и мое удовлетворение собственной деловою хваткой потихоньку сменило беспокойство. Оно еще усилилось, когда из смежной комнаты вышла ко мне фальшивая Маняша. Навья — Луиза Мерло.

— Хворь тебя оставляет? — с преувеличенным дружелюбием спросила я. — Жар спал?

Она повела носом, будто принюхиваясь:

— Это кто ж нас сегодня пользовал? Зорин?

Нянька заколола волосы в высокую непривычную прическу, и от этого вида я никак не могла отрешиться от фальши разговора.

— Наталья Наумовна скучает, наверное, — пробормотала я, бочком продвигаясь к выходу. — Развлеку ее, пожалуй, беседой.

— И я спущусь, — кивнула «Маняша», — разомну конечности.

Натали вышивала, едва кивнув в ответ на приветствие, она показала мне шелковые вензеля, принимая восторги с милой смущенной улыбкой.

Нянька устроилась в уголке, как бы не включая себя в беседу, раскрыла стоящую у кресла рукодельную корзинку, я села подле кузины, но к пяльцам не прикоснулась.

— По какой же надобности, Фимочка, тебя сегодня господин Зорин тревожил?

— По служебной, — сухо ответила я.

Беседа грозила иссякнуть, так толком и не начавшись. Канительные «Н.З», расползающиеся на шелке под руками кузины, нервировали меня чрезвычайно. Пусть уж Иван поскорее ей об окончании притворства сообщит, а то у меня никаких нервов не останется.

Поискав взглядом, чем можно занять руки, кроме ненавистного вышивания, я заметила шкатулку красного дерева, стоящую на столе.

— Памятные вещицы я там храню, — любезно сообщила на мой вопрос Натали. — Если любопытствуешь, изволь, нисколько не возражаю.

Под резной крышкой обнаружился ворох писем, надписанных больше чем одним почерком, увядшие бутоньерки — воспоминания о первых балах, маска черного бархата, стопка фотографических карточек. Последние я и принялась рассматривать. Там были изображены мужчины: бравый офицер с черными усиками, господин во фраке с умным взором и ранними залысинами над высоким лбом, студент в фуражке, огроменный детина в холщовой рубахе с мольбертом наперевес.

Про каждого из них Натали рассказывала с томной грустью. Называла имена, род занятий, а также сообщала, чего господа эти сподобились достичь на сегодняшний момент. Все это были ее прошлые воздыхатели, и говорить о них доставляло кузине удовольствие. Я же боролась с зевотой. Наталья Наумовна сняла ленточку с писем, принялась зачитывать мне пассажи из переписок, касаемые изображенных кавалеров.