Огненные времена - [43]

Должно быть, мы вернулись домой, но обратный путь я не помню, потому что мир вокруг поплыл, и я впала в лихорадочное состояние, где то, что я видела своим внутренним зрением, перемежалось сном и забытьём и где не было ничего, кроме чумы и огня. Среди пламени то и дело всплывало лицо старого еврея и лица моих родных – бедного папы, матушки и даже Нони. Я снова видела тени людей, попавших в капкан огня, и слышала их крики. И снова я боролась за них, пока не устала. И когда я уже не могла больше воевать с огнем, пала на землю и отдалась пламени, я вскричала:

– Что это за зло?

И богиня ответила:

– Страх.

Внезапно я очнулась и открыла глаза. Я была дома и лежала на родительской постели. Занимался рассвет, и слабый свет проникал сквозь открытые ставни. Огонь в очаге почти погас, а рядом с ним, на покрытом соломой полу лежала Нони.

Ее фартук был весь в крови, а на голове не было вдовьего покрывала. Темные волосы закрывали ухо и толстыми косами спускались до пояса. Лицо было заостренным и серым, и она лежала так тихо, что я подумала, что она умерла от чумы, пока я спала. Я села и завыла, потому что поняла, что и в постели никого, кроме меня, нет. Матушка, должно быть, тоже умерла, и никого из нашей семьи не осталось в живых.

Нони тут же вскочила на ноги и подбежала ко мне; не стыдясь своих слез, я зарыдала от облегчения.

– Нони! Я думала, что ты умерла!

И тогда моя милая бабушка тоже расплакалась – так же, как и матушка, сидевшая, оказывается, у очага с чашкой супа в руках. Она была бледная и слабая, но она была жива! Когда Нони смогла наконец говорить, она рассказала мне, что три дня я металась в жару, на грани смерти. Она не могла в присутствии матушки прямо сказать, что, отдав свой амулет умирающему отцу, я оказалась уязвима для чумы. Я поняла это. И поняла, что спас меня тот амулет, который мне дал еврей.

Ночью я проснулась и обнаружила, что соломенный тюфяк подо мной промок от крови. Я перепугалась, что чума вернулась за мной, но Нони лишь улыбнулась.

– У тебя начались месячные, – прошептала она. – Скоро ты вступишь в братство богини.

X

После чумы жизнь стала странной смесью довольства и нищеты. Умерли и мельник, и его жена, и не осталось никого, кто бы мог смолоть муку из запасов зерна, оставшихся в амбаре старого Жака. Множество крестьян, включая моего бедного отца, умерли, и оставшиеся в живых смогли свободно пользоваться урожаем их заброшенных полей, а также садов и виноградников сеньора, которые некому было теперь сторожить.

То, что мы не взяли, просто сгнило там, где упало, так же как сгнили там, где упали, большинство несчастных, умерших последними в своих семьях. Такая судьба постигла и наших бедных соседей Жоржа и Терезу, и всех их сыновей. Несмотря на смрад разложения, доносившийся из их домика и ставший особенно невыносимым с наступлением жары, страх перед чумой удержал нас от того, чтобы войти туда.

Тем не менее мы унаследовали часть их богатства: осла и телегу, шесть свиней и несколько кур, а также все овощи, что росли в огороде у Терезы. Несмотря на отсутствие хлеба, мы питались самыми разными овощами, мясом и молоком, потому что повсюду бродили в поисках своих хозяев неприкаянные козы, овцы и коровы, и присвоить их себе мог кто угодно. Впервые я испытала удовольствие лечь спать с набитым желудком. Даже матушка немного пополнела.

И тем не менее над деревней вместе со смрадом висела скорбь. Жермен, мой суженый, умер – причем не от чумы, а от болезни, которая пришла вслед за ней. В его случае это была какая-то болезнь, наполнявшая кишки кровью. Меня переполняли печаль (потому что он был достойным человеком) и огромный стыд за то чувство облегчения, которое я испытывала. Некоторое время я носила черное платье и покрывало вдовы и в этом одеянии стала так похожа на бабушку, что даже матушка издали не могла различить нас.

Не только я – все кругом носили траур, и куда бы мы ни пошли – на рыночную площадь, на берег реки или в поле, – везде было пусто, безлюдно. Казалось, кругом обитают одни только призраки. Каждый день матушка брала меня с собой на мессу и ставила свечку за упокой отца. Она брала меня с собой, потому что тосковала по отцу. Но была и другая причина – она чувствовала, что Нони сбивает меня с истинного христианского пути, и была права.

И хотя я честно посещала ежедневную мессу, все мои молитвы были направлены Пресвятой Матери и молилась я о том, чтобы как можно скорее узнать, что я должна делать, чтобы выполнить мое предназначение. Нони начала самым серьезным образом обучать меня мудрости язычников, деревенских жителей, которые, по ее словам, тоже принадлежали к расе.

Скоро я начала понимать, что уже видела воочию большую часть той магии, которой владела Нони: как она наполняет мешочки травами и магически заряжает их с помощью простой молитвы. Однажды, как только я более или менее оправилась от болезни, мы с ней отправились в поле, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Матушка не пошла с нами, так как была еще слишком слаба, и поэтому бабушка могла спокойно поговорить со мной о древней науке.

Большинство трав я уже знала, потому что они служили для медицинских целей. Но теперь Нони рассказала мне об их магических свойствах. Так, лаванда использовалась в целительной магии, розмарин служил для хранения и пробуждения воспоминаний, а очанка помогала внутреннему зрению.