Огненные времена - [102]

Поэтому он приблизился к этой армии, начавшей уже разбивать ночной лагерь, осторожно, прячась за деревьями, и оставался в укрытии до тех пор, пока не рассмотрел войско достаточно хорошо. Наконец он увидел штандарт с изображением сокола над тремя розами и, улыбнувшись, помчался вперед, громко приветствуя своих.

Расспрашивая встречных, Люк направился в центр армии, насчитывавшей не менее полутысячи человек – более трехсот из войска де ля Роза, двести из Транкавеля, под собственным флагом с изображением сторожевой башни. Он ехал мимо рыцарей и их оруженосцев, слуг, знаменосцев и их обычных деревянных телег, нагруженных доспехами, военным снаряжением, постелью, едой (включавшей блеющих овец, привязанных к повозкам), поваров и поварят. Ему казалось, что он едет по маленькому городку, по которому разливается запах жареной баранины, немедленно вызвавший у Люка приступ острого голода. Когда он добрался до красно-белого шатра гран-сеньора, солнце уже село.

Перед шатром на ковре из овчинных шкур сидел, освещенный желтым светом выложенного камнями костра, старший де ля Роза. Нижняя часть его тела была укрыта мехом. Он вел серьезный разговор над картой с другим военачальником, своим заместителем, и поэтому не видел, как его сын привязал свою лошадь рядом с другими лошадьми, а затем вышел на свет костра.

На несколько секунд Люк замер. Он семь лет не видел отца, и за это время тот удручающе постарел. Темно-каштановые волосы его теперь казались почти серебряными, хотя брови оставались по-прежнему темными и густыми и придавали ему грозный вид. От вынужденного бездействия он сильно располнел, в том числе и лицом, а печаль и бессонница оставили под его глазами темные круги. Даже движения его стали медленными, как у человека, задавленного горем. Сердце его было разбито еще раз, подумал Люк, и чем-то почти столь же трагичным, как сумасшествие жены, и вдруг с острой болью в сердце понял, что Поль потерял не только жену, но и сына.

От этой мысли и печального вида отца юный рыцарь вскрикнул, и тут же у него в горле встал ком.

Услышав этот вскрик, сеньор поднял испещренное морщинами лицо от карты и всмотрелся в темноту. Губы его раскрылись, глаза расширились, и на лице забрезжило узнавание, надежда, которая не осмеливалась превратиться в уверенность от страха, что она окажется напрасной.

– Люк, – прошептал он, вставая, не обращая внимания на то, что меха упали в костер, а его заместитель полез за ними, пытаясь их спасти.

Раскрыв объятия, двое мужчин пошли навстречу друг другу. Они сошлись у потрескивающего костра и сжали друг друга в объятиях сильно, до потери дыхания, не замечая, что из глаз полились слезы.

И в тот миг, когда Люк обнял своего отца, за спиной Поля из темноты вышел человек. Это был Эдуар. Его лицо наполовину было освещено, наполовину оставалось в тени, но на нем было выражение такого глубокого потрясения, какого его племяннику до сих пор не приходилось видеть.

Поль отпустил своего помощника и всех слуг. Эдуар стоял рядом, сложив руки, и безотрывно глядел в огонь, тогда как Люк, с тарелкой жареной баранины в руках, сидел рядом с отцом и рассказывал, как увидел свою мать во сне, а потом поехал в родной замок и обнаружил ее в здравом рассудке.

– В здравом рассудке! – прошептал Поль. – Люк, не шути со мной. Ты имеешь в виду…

– Я имею в виду то, что сказал, отец. Она здорова. Она снова стала собой. Она беспокоится о вас. – Люк быстро опустил глаза, стараясь побороть то глубокое чувство, которое он испытал, увидев выражение отцовского лица. – Она радовалась нашей встрече.

Он вовремя поднял взгляд, чтобы уловить искру, сверкнувшую в глазах Поля. Она смягчила его черты, и все лицо его словно осветилось изнутри.

Если чего-то Люк и желал так же страстно, как встречи со своей возлюбленной, так это именно этого: знать, что мать здорова и что печаль покинула отцовские глаза.

– Беатрис, – промолвил Поль, глядя в темноту перед ним. Губы его дрогнули от улыбки. – Неужели это возможно? Моя Беатрис вернулась ко мне…

– Поль! – воскликнул Эдуар, быстрым движением опустившись на колени перед своим зятем и схватив его за руки выше локтя, тем самым заставив посмотреть прямо себе в глаза. – Не хочу похитить у вас вашу радость. Но я полагаю, что это – уловка нашего врага, – предупредил он.

От этого упоминания Поль внутренне сжался и пробормотал слова проклятия.

– Уловка… Но с какой целью? Чтобы разбить старику сердце?

– Чтобы причинить вред вашему сыну.

– Дядюшка, позвольте мне объяснить, – быстро возразил Люк. – Я приехал сюда не потому, что взбунтовался против вас. Я сделал для матушки талисман, чтобы освободить ее, – и он подействовал! Если бы вы только увидели ее, вы бы поверили. И она беспокоилась о том, что вред может быть причинен моей возлюбленной. Она – Сибилль – едет сюда, дядюшка. И она будет в опасности, а если я не вмешаюсь, она погибнет. Зачем было врагу предупреждать меня об этом?

Эдуар, еле сдерживая гнев, резко повернулся к нему:

– Чтобы послать на опасный путь тебя!

Люк встал.

– Если он хотел причинить зло мне, то почему он не напал на меня, когда я был один на один с матушкой?