Огненное погребение - [51]

– Как… пороть?

– Розгами, блядь! – я расхохотался как демон, в хорошем смысле этого слова.

Тут же все завертелось, поехали за розгами, стали обсуждать, как лучше пороть, движуха. Все устали от этих стрелок.

Толком никто ни хуя не знал – так, понаслышке, по старым фильмам, по садистским порнухам. Вспомнили, что розги размачивали в соленой воде, в хрестоматии школьной какие-то россказни, Чехов или кто там еще, Тургенев.

Культура порки у нас совсем утеряна. Мусора пиздят дубинками, пацаны – битами или клюшками, одного бедолагу дюралевыми веслами отъебашили.

Плети, кнуты, розги – для современного человека это все бутафория, оперетта, понарошку.

Приехали пацаны с розгами, нарезали вербы. Вадя разделся, обвел всех тяжелым взглядом, лег ничком, складки жира растеклись по дивану грязно-бордового цвета, все это стало похоже на место преступления, чем и было.

Дальше свист, стоны и багровые полосы на спине.

Ну и смех, шуточки, на хуя же все это затевалось…

– Поперек отхуярили – давай вдоль!

– Бля, в клеточку получился. Это же Клетчатый, блядь!

– Дай я его переебу, за всю хуйню, я наискосок буду пиздячить…

– Сука, розги хуевые, ломаются.

– Блядь, люстра посыпалась!

– Да хуй с ней!

Через час кончились розги, а Вадя был еще недопорот.

Спина в мелкую клеточку, багровые, синие, лиловые клеточки на желтом фоне, густая черная шерсть, похоже на старый, местами вытершийся плед. Вадя держался молодцом, не кричал – только стонал и пыхтел, отдувался.

Пол был усыпан изломанными розгами, пластмассовыми подвесками с люстры, еловой хвоей, окурками, хуй знает чем еще.

Закурили, дали Ваде стакан воды, он звякал зубами по стакану, пил и смотрел исподлобья, очень недобро. Я думал, как бы его еще развлечь.

Пиздовать ночью за розгами никому не хотелось, мороз, ветер, да и хрупкая зимняя верба не оправдала надежд. Устроили на хате шмон, смотрели, чем бы еще его выпороть, нашли кусок стального троса.

Хозяин хаты, ебаный черт, завалил балкон всякой хуйней: разобранными моторами, проволокой, какими-то непонятными железками. Думаю, все эти вещи были спизжены им на заводе. Время от времени я развлекался, выбрасывая этот лом за борт, наблюдал, как он приземляется. Самый лучший звук дал блок цилиндров от «Москвича», соседи даже вызвали мусоров.

После первого удара тросом кожа на спине у комбинатора вздулась, рубец почернел, налился кровью. Вадя завизжал, скатился с дивана на пол, стал бело-желтого, пергаментного цвета, как свежий труп.

Спускать с него шкуру пока не входило в наши планы, но взгляд у него был очень недобрый, а хотелось, чтобы Мартьяныч смотрел добро и кротко, нужно было с ним еще поработать.

Тут я и вспомнил одну историю, которую рассказал мне много лет назад знакомый, вернувшийся из Ливии, – он строил какую-то электростанцию для полковника Каддафи.

Муаммар время от времени ловил клин и резко менял политику. Где-то в середине восьмидесятых он от строительства социализма перешел к строительству исламской джамахирии. От социализма остался дефицит – во всех магазинах стоял, в основном, какой-то один товар. Томатная паста, например. Ну а первым исламским делом стал запрет на алкоголь. Наши строители жили отдельно от арабов, в барачном городке, посреди пустыни. Ввозить алкоголь специально для наших быков, конечно, никто не собирался. Жлобы долго не думали и начали гнать самогон из томатной пасты. Перепадало и туземцам, в Сахаре появился еще один оазис.

В выходной день в советский поселок приехал джип с двумя ливийскими полицейскими и переводчиком. По местному радио всех строителей попросили собраться на площади, возле столовой, и, когда черти собрались, переводчик зачитал бумагу.

В бумаге было сказано, что советский гражданин Колодяжный продавал ливийским гражданам алкоголь, что строго запрещено законами Ливийской джамахирии.

За это исламский суд приговорил Колодяжного к ста палочным ударам.

Тут же из джипа достали и установили на земле какую-то специальную треногу, а из толпы вывели охуевшего от такого оборота бутлегера.

Полицаи уложили его на землю, взяли за ноги, зажали лодыжки в привезенном приспособлении и дали самогонщику сто раз палкой по босым пяткам.

После этого переводчик поблагодарил всех за внимание, полицейские собрали треногу, упаковались в джип и уехали.

Мне в этой истории очень понравилось, что суд рассматривал дело Колодяжного не просто без присутствия подсудимого, но в тайне – тот и не знал, что его судят. Он еще работал, строил планы, ставил закваску, а пяточки его уже были во враждебных, чужих руках.

Ну и, конечно, радовало, что советские трудящиеся, рабочие люди, позволили каким-то ебаным дикарям безнаказанно надругаться над своим товарищем.

Это подтверждало воровскую теорию, что лох – не человек.

– Ну-ка, Вадя, ложись, пятки вверх! Проверим, какой ты, блядь, герой.

Тот опять лег ничком и согнул ноги в коленях, так что его пяточки, покрытые многолетними мозолями, уставились в потолок.

Взывали к небу немым укором.

После первого удара Вадя начал грызть диван, но от ужаса ситуации оглушился, не кричал и ногами не дергал. По аналогии с самогонщиком Колодяжным комбинатор получил сто ударов. На последних тридцати он начал перебирать ногами, прикрывать одну ступню другой, выглядело это комично, если бы вставить ему в ноги кусок мыла, то он мог бы их вымыть, как моют руки. Результат меня впечатлил, ноги Вадю не держали, но, к сожалению, взгляд его по-прежнему оставался недобрым. Ну, в конце концов, все поправимо.