Офицерская честь - [48]

Она растерянно стало оглядываться. Увидев на столе колокольчик, взяла его и резко зазвонила. Двери открылись, и показался слуга.

— Слушаю, госпожа, — сказал он, склонив голову.

— Приготовьте обед, — приказала она.

— Он готов, госпожа.

— Вот и хорошо! — она вдруг изменилась. — Пойдемте обедать!

И графу показалось, что она даже хотела протянуть руку, но вовремя опомнилась.

Во время обеда подошла пожилая женщина и что-то шепнула ей на ухо.

— Несите его сюда.

Шувалов догадался, что речь идет о сыне. Трудно было скрыть тот интерес, который внезапно возник в нем. Как-никак наследник великого отца. Что отец велик, вопреки всему, Шувалов не просто верил, он понимал, вернее, даже знал из личного опыта.

Но внести мальчика не удалось. В обеденный зал вбежал крепкий малыш с озорными блестящими глазами. Малыш бесцеремонно подбежал к Шувалову:

— Вы кто: папин маршал? Что-то я вас не видел, — спросив, он задержал на нем взгляд своих серых глаз.

— Нет, я не папин маршал. Я — русский генерал.

— Это папа с вами воевал? — продолжал допрос знаменитый отпрыск.

Граф посмотрел на мать. Та виновато улыбнулась.

— Да, — ответил он.

— Он вас победит! И мы скоро с ним пойдем бить дедушку Франца.

Сказав, обежал стол и вскарабкался на колени матери. От слов сына она засмущалась.

— Ваше Величество, — голос графа звучал серьезно, — я думаю, дедушке не стоит слышать таких слов.

Как прав был Шувалов! Дед соскучился о внуке и дочери и встретился с ними. Каково же было его разочарование, когда он услышал от мальчика эти слова. Его даже передернуло. И он больше не настаивал на том, чтобы Наполеон отказался от короны в пользу сына.

Союзники требовали, а англичане настаивали на полном отречении Наполеона и его наследников, иначе Бонапарт сможет вернуться к власти и опять вздыбить всю Европу. Залогом их требования был переход Мармона на сторону союзников. В отречении Наполеон вынужден был написать, что он, верный своей присяге, отказывается за себя и своих наследников от трона Франции. Узнав об этом, старый Франц улыбнулся в свои пышные усы.

Вопреки спорам союзников, русский царь настоял, чтобы за Бонапартом сохранился императорский титул и чтобы он получил в полное владение остров Эльбу. Кроме того, Бонапарту положили 6 миллионов франков, а его жене и сыну отдали итальянские герцогства Парму, Пьяченцу и Гуасталлу.

А у Шувалова забот после благополучного возвращения из Рамбулье не убавилось. Союзники часто меняли взгляды, и зачастую главным арбитром вынужден был выступать Шувалов. Что-то запросили пруссы, и ему пришлось срочно мчаться в ставку Фридриха. Отладив все вопросы с канцлером Гарденбергом, который вел себя высокомерно, заносчиво, но Шувалов быстро ставил его на место, получив казенную улыбку и заверение в искренней дружбе, граф, наконец-то, выбрался из душного кабинета канцлера. Когда он оказался на улице, то был поражен великолепием майского дня, которое раньше не замечал. Напряженные переговоры первых дней победы, бешеные скачки, доклады, поручения не давали возможности заметить волшебный расцвет весны. И в этот первый, относительно спокойный день, когда никуда особенно не надо было торопиться, ибо для доклада предстояло явиться только завт-ра после полудня, в душе сурового генерала заговорили поэтические нотки. Сказывалась наследственность.

Дышалось легко. Днем прошел дождик, заставивший еще сильнее зазеленеть молодую шелковистую траву и листочки, которые в объятиях нежных солнечных лучей смеялись беззвучно и счастливо, а их шелест от легкого дуновения ветра как бы говорил: «Полюбуйся, какие мы молодые, крепкие и красивые». Генерал улыбнулся.

Граф с небольшим отрядом ехал медленно. Многие с удивлением смотрели на генерала и не узнавали его. Что с ним стало? Обычно он торопился, загонял лошадей, а тут… Шувалов остановил коня. Его поразил вид одного озерка. Тихую серебряную гладь окаймляли удивительно красивые ивы. Особенно одна из них. Ее длинные пряди волос касались воды. Она напоминала склоненную над водой женскую голову.

Шувалов продолжал стоять, любуясь этим завораживающим зрелищем. А тут еще из дальних камышей выплыли утка и селезень. Селезень был важен, царственно нес свою темную головку, следуя за спутницей, которая шустро обшаривала берега. Граф слез с коня, набросив узду на сучок ветвистого дерева, пошел к берегу, где увидел замшелый пенек. Он толкнул его носком сапога — тот был еще крепок — и сел на него. Подошедший Семен почтительно остановился в нескольких шагах. Боясь спугнуть птиц, граф повернулся к нему и негромко сказал, чтобы они ехали на стоянку, а он их догонит.

— Я оставлю двоих кирасир… — начал было в тон генералу шептать капрал.

— Езжайте все! — приказал Шувалов и добавил: — Я догоню!

— Слушаюсь! — козырнул тот и, повернувшись на пятке, на цыпочках последовал к отряду.

Скоро звук конских копыт растаял в вечерних сумерках.

Да, здесь так замечательно было. Похоже, ценность жизни генерал понял только сейчас. Это тихое озерцо, эта пара заботящихся друг о друге птиц, этот склонившийся ивняк. Все просто. Но как жизненно! Хорошо вот так побыть одному… Но еще лучше со своей парой, как этот селезень. Невольно мысли понеслись на далекую Родину, в дорогую ему деревню, где терпеливо ждала его милая, дорогая Варварушка. «Родненькая, — шептали его губы, — скоро мы будем вместе! Потерпи, родная!». И тут ему представилась картина, как он подъезжает к своему дому. А на его широкое крыльцо с криком радости выбегает его женушка, а за ней и детишки. Высыпает дворня.