Офицерская честь - [26]

Когда он вышел, комната тотчас набилась челядью.

— Надо бабку Акулину, — раздался сзади чей-то голос.

— Акулину, Акулину, — заговорили все.

Варвара растерялась. Тут был лекарь самого государя, он дал лекарство, а что бабка… Хотя знала, что в округе все шли или ползли к ней. И всех она поднимала на ноги. Что-то в ней взыграло. Но совету позвать Акулину она не вняла. Может быть, ей было неудобно, что узнает государь, как она подменила его лекаря какой-то бабкой, но она… отказала. А мужу день ото дня становилось все хуже и хуже. Теперь этот лекарь приезжал не один, а с несколькими своими коллегами. Они осмотрели его, стучали по всему телу, ворочая, а он не приходил в сознание. Те настойчиво рекомендовали свои лекарства.

Времени прошло много, а конца лечению не было видно. Как-то к нему зашла его бывшая няня. Глянула на него и всплеснула руками:

— Ну, мертвец, чистый мертвец! — и, повернувшись к графине, умоляющим голосом упросила позвать Акулину.

И та, наконец, согласилась. Видать, и сама увидела безвыходность положения. Акулина была старая женщина с горбинкой. Ни на кого не глядя, шаркая ногами, она подошла к постели. Бесцеремонно стянула с него одеяло и задрала рубаху, при этом стала что-то говорить, да так быстро, что никто не мог разобрать ее слова. Потом, достав откуда-то пузырек с какой-то жидкостью и, набрав ее в рот, обрызгала графа. Накинув на него одеяло, повернулась к Варваре:

— Слышь, Варварушка, вели Федотке баньку топить. Да чтоб дров не жалел. На полати пусть соломки, да поболее, бросит. Как станет она горячей, чтоб рука еле терпела, пусть барина на солому положит и соломой закроет. И пусть так он лежит, покудава сам не встанет.

— А если ему плохо будет? — спросила Варвара.

— Бог даст, все обойдется. А не даст… не суди. Так он захотел, — и пошла к выходу.

Но на пороге задержалась:

— Да, — сказала она, обернувшись, — медком липовым его натрите после баньки-то.

Федор принес еще пару березовых веников, распарил их и положил на раны. Так и лежал наш генерал: в соломе да под вениками.

Павел Андреевич очнулся с необыкновенной легкостью в теле. Огляделся и ничего не мог понять. Он весь мокрый, лежит в соломе, а кругом темень, хоть глаз коли. Где он? Есть ли кто рядом? Он пошевелил руками, ногами. Все в порядке. Сбросил солому, хотел было сесть, да ударился головой о потолочину. Он начал что-то понимать. По банному запаху и жару в помещении.

— Эй, есть кто-нибудь? — хоть он старался громко крикнуть, но так не получилось.

Он еще раз крикнул. Его услышали.

— Сысой, — толкнул его в бок Федор, — никак кричит?

Они прислушались. И опять услышали голос графа.

— Ожил! — радостно воскликнул Федор.

А Сысой добавил:

— Наша Акулька лучше всяких лекарей.

И они ринулись в парилку.

— Свет давай, свет, — приказал Федор.

Сысой раздул лампу. Они увидели своего господина, который, свесив ноги и согнувшись, сидел на лавке.

Они сгребли на пол солому и, закутав барина в тулуп, торжествующе, словно это была их работа, понесли его в дом. Там они, как говорила Акулина, насухо его обтерли, натерли липовым медом, завернули в простынь и, дав раствору, принесенного Акулиной, уложили его спать. Вошедшая Варвара обратила внимание, что у графа заметно улучшилось дыхание, не стало свиста. Потом она дала ему еще лекарского настоя, и он уснул мертвецким сном под одеялом и тулупом.

На другой день он проснулся к обеду и запросил еды. А тут как раз подоспела Акулина с чашей, завернутой в шубейку. Она, ничего не говоря, прошла в его спальню. Он уже сидел на кровати в ожидании еды.

— Накось, выпей, — подавая горшок, сказала она.

Он взял его, понюхал.

— Пей, пей, — приказала она, увидя, что тот поморщился.

Подчиняясь ее воле, он стал пить. Жидкость напоминала растопленный жир, и пить его было не очень приятно. Но старуха не спускала с него глаз, и ему пришлось все допить.

— Ну, все, милок, — сказала она ему, — больше тебе лекаря не надобно.

И действительно, граф почувствовал, как в его теле прибавляется сила.

День или два он провалялся в постели, и ему уже захотелось знать, чем живет мир. Он приказал слуге съездить в Петербург и привести свежих газет. В первой из них он прочитал, что Бонапарт сосредоточивает войска в Эльзасе, Лотарингии. Это грозило началом новой войны.

«Что же предпринимает Александр?» — подумал он.

В другой газете он прочитал, что император послал Убри вести переговоры. Было также сообщение, что Англия тоже послала лорда Ярмута вести переговоры. Павла Андреевича эти вести несколько успокоили. Если Бонапарт подпишет мир с Англией и с нами, то, пожалуй, в Европе может наступить мир. Но следующие газеты известили, что в Англии скончался министр иностранных дел Фокс, поборник мира с Францией. Положение враз осложнилось. Несколько дней граф не получал известий. Но дело шло на поправку, и он посчитал, что можно ехать в город, чтобы узнать новые вести.

Состоялась встреча с вице-канцлером Куракиным. Еще в карете он надумал ехать к этому человеку, знатоку закулисной жизни. Когда слуга доложил князю, что в его приемной находится граф Шувалов, вице-канцлер отложил все бумаги и приказал немедленно его пригласить. Кабинет его был не очень большим, довольно скромно обставлен. Большой стол красного дерева и кресло с высокой коричневой спинкой. На столе подсвечник, писчий прибор с набором перьев, часы в лапах льва. И стопка бумаги. По правую руку от него по диагонали расположен камин. Слева, у окна, — длинный стол, обставленный стульями тоже с высокими спинками. Правда, у камина стоял небольшой столик с двумя креслами. Вот и все.