Однорукий аплодисмент - [36]

Было еще, наверно, немножечко рано смотреть, остановился ли Редверс Грасс в том отеле. Я решила пойти выпить абсолютно самостоятельно в «Ройяле», где был прелестный коктейль-бар с притушенными огнями, и к тому же я знала Агнес, служившую за стойкой бара, так как она когда-то была кассиршей в супермаркете на Гастингс-роуд. Когда я вошла в своей норке, видно было, все как следует посмотрели, и я очень гордилась, хотя сердце просто выскакивало, колотилось, по той или иной причине.

– Ну, – сказала Агнес, – разрази меня гром, – такая у нее была присказка. Она была модного типа платиновая блондинка с носом вроде клюва, и, поскольку народу в баре было немного, только что одиннадцать стукнуло, смогла как следует посмотреть и по-настоящему позавидовать. – Ну, – сказала она, – потрясающе, в самом деле. Прямо как у королевы.

Правда, и столько же стоило. Но я все-таки не прикидывалась важной леди, хотя была одета во все дорогое, кроме духов. Я купила очень большой флакон «Скьяпарелли Шокинг», однако на мой нюх в нем было меньше аромата или запаха, чем в том, чем я обычно пользовалась, а именно духами по разумной цене под названием «Джули», которые я называла «Джульетта». И вот я, как настоящая Джульетта, готовилась к очень тайной встрече со своим Ромео. Хорошо б, если 6 нам это дали бы прочитать в школе или сыграть, да там всегда говорили, будто нам на самом деле Шекспир не понравится, а зубрить его – это ж можно рехнуться. Так или иначе, я заказала себе двойной джин с очень сладким вермутом и спросила Агнес, чего она будет пить, и она сказала, то же самое. Потом я заказала еще, стала одновременно спокойнее и уверенней, но в то же время и больше разволновалась. Впрочем, ничего не разболтала, искушение всегда очень сильное, только очень опасно болтать с другой женщиной, даже с близкой подругой, попомните мои слова.

Ну, пора мне было идти, а коленки ужасно ослабли, и Агнес сказала:

– Выглядишь ты немножечко странно, моя дорогая, не надо бы тебе пить тот самый очень сладкий вермут. – А я говорю, со мной полный порядок.

Я ничего не сказала, во сколько вернусь, ведь, в конце концов, Говард сам мне велел выкатываться и идти за покупками, но подумала, если вернусь примерно в полвторого, будет полный порядок. Говард, в конце концов, съел хороший большой завтрак, и, в любом случае, сам мог уйти, я что-то помнила насчет дел в банке насчет заграничной валюты на ту самую поездку за границу. Почему во всем мире нельзя завести одни деньги – фунты, шиллинги, даймы, или там доллары, центы, – не знаю. Так или иначе, Говард сильно хмурился насчет заграничных денег. Значит, будет нынче утром раздобывать в банке деньги и аккредитивы, и всякие вещи. Я направилась с высоко поднятой головой – просто атас, как сказал бы мистер Слессор, – к «Висячей лампе», милому маленькому отелю, и пара городских субъектов более грубого типа, которые не работали, проводили меня старым волчьим свистом, но я высоко держала голову. Должна упомянуть, день был туманного и холодного сорта, но мне было тепло и чудесно. Чудесно. И тепло. Ясно?

Я немножко робела спрашивать мистера Гласса у администраторской стойки, но сделала это, и никто на меня странно не посмотрел, как можно было ожидать. Девушка сказала:

– Одну секунду, мадам, – конечно, как следует поглядев на мою норку, пока это все говорила. Потом звякнула в номер, а потом спросила меня: – Как мне вас назвать?

И я ответила тоном очень высокого класса:

– Мисс Гласс. – Так меня осенило под влиянием момента. – Его сестра, – говорю, чтоб все вышло уж абсолютно на высшем уровне. Я была в перчатках, поэтому никто не мог сказать, обручена или нет, замужем или нет. – Он там? – спрашиваю, а он явно был там. – Если да, я прямо поднимусь.

– Номер 142, – сказала та самая девушка и занялась своим делом, записывая что-то кому-то в счет или типа того, но сначала еще раз как следует посмотрела на норку.

Ну, так как номер тот был на втором этаже, я поднялась по лестнице и уже через один пролет чуточку задохнулась, что, разумеется, вовсе не было связано с подъемом по лестнице. Нашла номер 142 и стукнула, чуточку робко.

– Войдите, – разрешил голос Редверса Гласса, и я вошла.

Я как-то читала в какой-то женской газете, по-моему, «Фимейл», про одного поэта, кто просто кидался на женщин, – это был лорд Байрон, женившийся на собственной сестре или на ком-то еще; почему нас не могли научить ему в школе? Ну, Редверс Гласс был точно таким же, сразу кинулся. То есть кинулся на меня, надо было б сказать. Он сорвал с меня норку и просто кинул на пол в той самой своей маленькой комнатке, и обнял меня, и прижался губами, и вел себя, как сумасшедший, видно, очень уж сильно меня хотел. Это было странно, – мужчина из Лондона, где все девушки такие шикарные и утонченные, да еще сын сэра, и хочет меня с такой жадностью. Могу вам сказать, я себя очень странно чувствовала. Никогда еще не испытывала ничего подобного. Из-за этого и краснею теперь, рассказывая, как он уложил меня в ту самую постель и как-то очень ловко раздел, не особенно путаясь и чертыхаясь из-за всяких завязочек и вещей. Когда я говорю, он хотел меня с жадностью, не имею в виду эгоизм, как у некоторых мужчин. Ему жадно хотелось, чтоб я его любила, и он сам хотел меня любить. Сначала я чувствовала стыд и вину перед Говардом, а потом происходившее стало намного важней всех тех чувств. Я просто хотела его, вот и все, а он хотел точно того же, чего хотела я. Он все делал правильно, без эгоизма, однако все равно как бы бешено, все время очень взволнованно, все время повторяя: «О боже, это слишком. Я всего этого не заслуживаю», снова и снова. Часто говорят, будто время остановилось, только я всегда думала, просто так говорят, это ничего не означает, но сказала бы, что прошло много дней, ну, хотя бы часов, а от начала до конца оказалось всего меньше получаса. Когда все было кончено и я по-настоящему расслабилась, чувствуя себя на вершине мира, он стал милым, и нежным, и любящим. Я заметила, он побрился до моего прихода, от него пахло лосьоном после бритья, пряным, другим, чем у Говарда.