Одни сутки войны - [98]

Неожиданно эта четкая, вычитанная когда-то из инструкции фраза перечеркнула все рассуждения Лебедева. Он с интересом посмотрел на Маракушу: хорошо мыслит человек. Видимо, надо доложить командованию. Оно решит. Оно смотрит дальше.

— Пожалуй, не выйдет… Во всяком случае, доложу. Пойдем послушаем, что скажет твой крестник.

Из-за высокой насыпи штабного блиндажа вышли разведчики, и Шарафутдинов, дождавшись, когда Лебедев шагнул за дверь, тихонько окликнул:

— Товарищ капитан!

— Что такое? Я же сказал — марш отдыхать!

— Товарищ капитан, разрешите идти на передовую, — сказал Шарафутдинов. Над его плечом показалось умиленно-просящее, лоснящееся от все еще выступающего пота лицо Закридзе.

— Нельзя по-другому, товарищ капитан.

Маракуша посмотрел на небо, на дальний перелесок. Он уже подернулся предвечерней синью, ветер стих, начинало холодать.

«К ночи развиднеется, а сейчас, скорее всего, падет туманец, — подумал капитан. — На это и рассчитывают… А кто же огнем прикроет… в случае чего? Значит, мне нужно возвращаться?»

А возвращаться ему не хотелось: не часто попадается такой «язык» — хотелось послушать, что расскажет гауптман.

И все-таки он сказал:

— Ладно. Идите. Я буду через час.

Разведчики уже повернулись, чтобы идти, но Маракуша все так же хмуро приказал:

— Шарафутдинов! Машина пока в нашем распоряжении, скажи, что приказано подбросить. — И, уже не глядя на них, ушел.

Потом подъехал комдив, и начавшийся было допрос прервался. Только он наладился — неожиданно приехал командарм с сопровождающими. В блиндаже сразу стало тесно и излишне шумно от сдержанно-предупредительного шепота, шороха шинелей, ремней и прочего снаряжения. Капитан Маракуша почувствовал себя лишним и стал осторожно, бочком пробираться к двери. Лебедев остановил его и обратился к командарму:

— Товарищ генерал-лейтенант, капитан Маракуша считает, что есть условия для проведения разведки боем. На данном участке. — Командарм резко повернулся в сторону капитана, пристально и, как показалось Маракуше, подозрительно стал его рассматривать. Лебедев почтительно добавил: — Пленный — артиллерист. Передний край, естественно, знает слабо. И сейчас, в сумятице, после артналета, можно ворваться в траншеи и даже закрепиться. А уж систему обороны наверняка вскроем.

Командарм все так же пристально и, как теперь казалось Маракуше, сердито смотрел на него. Маракуша клял себя за свое предложение. «Ведь есть же первая солдатская заповедь: увидел начальство — обойди его, а я полез».

Командарм прикинул все, что ему было известно о положении на фронте, вспомнил разговоры с командующим фронтом и остудил себя: надо подождать.

Это решение он принял вовсе не потому, что ему не хотелось провести разведку боем — в данной ситуации она могла дать неплохие результаты. Капитан совершенно прав. И Лебедев верно оценил и обстановку и предложение. Командарм смотрел дальше и чувствовал: противника рано настораживать. Может быть, как раз выгоднее оставить его в неведении относительно армейских планов. Кто знает, придет приказ на наступление, и как раз этот участок и окажется пригодным если не для главного, так для отвлекающего удара. И он, не меняя сурового, требовательного выражения лица, улыбнулся Маракуше одними глазами и протянул ему руку.

— Спасибо, капитан. Мыслите правильно, но… еще не приспело время.

Он резко отвернулся. Маракуша вопросительно посмотрел на Лебедева, и тот прикрыл глаза. Капитан выскользнул за дверь, а вслед за ним вышли кое-кто из дивизионных офицеров и из сопровождающих командарма.

— Ну-с, — уже благодушно осведомился командарм, — чем радует ваш «язык»?

Майор Зайцев, как бы вынырнув из-за спины комдива, быстро, почтительно и четко доложил о главном: немецкая дивизия, изрядно потрепанная, пришла с правого фланга фронта, ждет пополнения.

Командарм невольно обернулся на то место, где стоял Маракуша — правильно мыслит капитан! Правильно! Может, все-таки рискнуть?

— Ее боевые порядки располагаются следующим образом… — Зайцев протянул свою карту и придвинулся ближе.

Командарм сразу увидел, что полк дивизии стоит в резерве, и, значит, хоть оборона и жидкая, уязвимая при всей своей кажущейся неуязвимости, отмена разведки боем оправдана: противник быстро подбросит резервы.

— Примерный численный состав резерва…

М-да… Резерв есть и резерва нет… Может, все-таки рискнуть?

— Кроме того, вот здесь на днях появились танки.

Это известно из сводок фронта… Но это далековато. Ах, как хочется рискнуть!

— С пленным сейчас беседует начальник артиллерии дивизии.

— Хорошо, — кивнул командарм и усмехнулся: — Выходит, опять «языка» брать нужно?

Майор покорно потупился и слегка развел руками: наше, дескать, дело такое. Куда ж денешься?

— Что скажете вы, подполковник? — спросил командарм у Лебедева.

— Разведка непрерывна, — пожал плечами Лебедев и, сделав маленькую паузу, добавил: — Очевидно, у пленного есть свои соображения о причинах нашего топтания на правом фланге.

Командарм быстро и пристально взглянул на Лебедева, но ответил благодушно:

— Возможно… — А подумал совсем другое: «Лебедев сразу разгадал, зачем я сюда примчался. Именно причины нашего поражения там. Да, несмотря на то, что мы наступаем, мы терпим явное поражение, особенно на правом фланге фронта. Нельзя поверить, что у нас войска подготовлены хуже, нельзя даже предположить, что у нас техники меньше, — все это пройденные этапы. Так в чем же дело? Ведь для меня что главное? Примерная одинаковость обороны противника и там, и здесь. И если мне прикажут наступать, я не хочу оказаться в положении тех командармов, которые хотят и не могут выполнить приказ. Я должен знать причины».