Однажды я выберу тебя - [4]

Я опустил голову и крепко зажмурился, стараясь сдержать слезы и отгородиться от криков матери. Но доктор Фигероа, увидев, как я вытираю глаза рукой, отвела меня в сторону.

– Макс, тебе дать несколько минут?

Я сперва отрицательно качнул головой, но потом кивнул.

– Да, – хрипло согласился я. – Дайте мне минутку.

Я поспешил в комнату отдыха медперсонала. В приемном отделении она всегда пустовала. Постоянно случались чрезвычайные ситуации, и, чтобы всех принять, персонала вечно не хватало. В пустой комнате я сел на скамью и заплакал. Я частенько плакал в автобусе, возвращаясь утром из больницы в квартиру Даниэля. И размышлял, гожусь ли для подобной работы.

«Ты здесь, чтобы помогать. Для этого тебя и наняли».

Через несколько минут я собрался, тяжело вздохнул и вернулся к работе.

* * *

В семь утра смена закончилась, и я, накинув черную кожаную куртку, вышел из комнаты отдыха медперсонала. Меня ждала доктор Фигероа. Она походила на Холли Хантер[4]: маленькая, умная, с темными глазами и ровно подстриженными каштановыми волосами до плеч. При росте чуть больше шести футов, я почти на голову возвышался над ней. Но она выглядела важно и внушительно.

– Хочешь мне рассказать? – спросила она. – Тебе ведь тяжело пришлось?

– Не особо, – пробормотал я, печально улыбаясь. – Боль взросления. Я привыкну. – Она поджала губы. Мы резко остановились, когда я понял, что сказал. – Привыкну к тому, что у меня на руках умирают дети. Боже… – Я покачал головой и потер глаза, которые зажгло от новых слез.

– Пойдем, – предложила она, – выпьем кофе.

Внизу, в кафетерии, доктор устроилась напротив меня, между нами на столе стояли две дымящиеся чашки.

– Я работаю здесь уже двадцать семь лет, – проговорила она. – И повидала таких, как ты.

– Таких, как я? – переспросил я и почувствовал, как зашевелились волоски на затылке. Но я слишком устал, чтобы обижаться.

– Тех, кто сочувствует. И желает помогать всем, не щадя при этом себя.

– Нет, я…

– Ты замещал медсестру Габриэлу в понедельник?

– У нее что-то случилось. А персонала не хватает. Ничего нового.

– Ты замещал ее на этой неделе, Питер – на прошлой, а Микаэла – две ночи назад. Когда у тебя был последний выходной?

– Не знаю, – проговорил я. Дымка усталости застилала мозг, который постоянно напоминал, что спать следует, когда зайдет солнце, и никак иначе.

Доктор Фигероа пристально смотрела на меня.

– Вы правы, – пробормотал я. – Возьму выходной. Нужно отдохнуть. Безответственно продолжать работать.

– Дело не только в этом. В Калифорнийском университете тебе дали отличные рекомендации. Ты прекрасно справляешься с работой. Мне бы очень не хотелось тебя терять.

– Терять? – Сердце бешено заколотилось в груди, и сонливость как рукой сняло. – Вы меня увольняете?

– Нет, – проговорила она. – Но давай начистоту, Макс. Ты можешь быть лучшим медбратом в мире, но у каждого есть свой предел. – Она положила руку мне на плечо. – И, полагаю, что для такого, как ты, это чересчур.

– Я не…

– У тебя огромное сердце, искреннее и доброе. И каждую ночь ты впитываешь в себя входящие в эти двери страдания. И не отпускаешь. Так ведь?

Я вертел в руках чашку с кофе.

– Это тяжело. Так много боли.

– Верно. Но желание помочь облегчить чужие страдания не должно стать источником боли для тебя самого.

Я начал протестовать, но потом представил себе год в отделении «Скорой помощи». Пять лет. Десять. Черт, да я с ужасом ждал следующей недели.

– Я очень этого хотел, а теперь, кажется, не могу освоиться.

– Сможешь, – проговорила доктор Фигероа. – Просто тебе нужно время, чтобы все взвесить.

– У меня нет времени. Мне нужно работать. И найти жилье. А еще…

«Попросить родителей снова принять меня в качестве сына».

– Знаю, – согласилась доктор Фигероа. – У меня есть друг, врач-невролог. Арчи Уэбб. Один из его пациентов – птица высокого полета. Понимаешь, о чем я? – Она изобразила выразительный жест, потерев большим пальцем подушечки указательного и среднего. – Ему нужен первоклассный частный уход. И без огласки.

– Что за пациент?

– Один из наших друзей из «Марш Фармасьютиклс». Может, ты о них слышал?

Я слабо улыбнулся.

– Название знакомое.

Имя Марша красовалось на всех больничных ручках и блокнотах, не говоря уж о крупных музеях отсюда и до Европы. Марши жили в огромном поместье за городом и считались чуть ли не королевской семьей. Состояние Старого Света превратилось в империю, когда «Марш Фарма» получила от Управления по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами зеленый свет на производство своего самого популярного лекарства, обезболивающего на основе опиатов под названием ОксиПро.

– Пациент работает на Марша? – поинтересовался я.

– Пациент – сам Марш, – доктор Фигероа понизила голос и облокотилась на стол. – Эдвард Марш III, президент и генеральный директор компании.

Я удивленно поднял брови.

– Надо же. Он болен? Что-то из области неврологии?

– Рассеянный склероз, – сообщила она. – В первично-прогрессирующей форме, если быть точной. Выявлен недавно. Он попросил Арчи подобрать для него медперсонал. Он не хочет обращаться в хоспис или куда-либо еще. Все только самое лучшее. И осторожен настолько, чтобы составить четкое соглашение о неразглашении информации о частной жизни пациента и тому подобном с угрозой засудить любого, кто произнесет хоть слово. Короче говоря, Марш не хочет, чтобы кто-то знал о его болезни. Точнее, не стремится посвящать в это акционеров. – Она лукаво взглянула на меня. – Тебе я могу рассказать, поскольку ты связан нормами закона о личной информации пациентов.