Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - [30]

.

— Не совсем подходящая обстановка для сорванцов Ван дер Вегелей.

— О, не знаю, — рассеянно отозвалась Софи. — Мне кажется, они умеют приспосабливаться.

— Какое уставшее от жизни дитя! — с улыбкой заметил Грант и покачал головой. Софи порозовела и замолчала.

Они ехали во втором автомобиле, вместе с майором Свитом, который спал. Остальные четверо успели сесть к Джованни. Леди Брейсли, под предлогом, что в машине ее укачивает, заняла место на переднем сиденье.

Ужасающая вечерняя неразбериха римского уличного движения накатывала, скрежетала тормозами и гудела клаксонами на всех улицах. Водители орали друг на друга, бросая руль, воздевая обе руки в саркастической молитве при виде чудовищных преступлений, совершаемых другими водителями. Пешеходы бросались в этот водоворот, величественно жестикулируя в сторону надвигающегося транспорта. За столиками на тротуарах римляне читали вечерние газеты, ухаживали за женщинами, шумно спорили или, сложив на груди руки, с важной отстраненностью глазели в никуда. Майор Свит качался то в одну, то в другую сторону с открытым ртом и изредка всхрапывал. Раз он очнулся и изрек, что здесь не помешал бы лондонский полицейский.

— Он не продержался бы и трех минут, — сказал Грант.

— Чушь, — не согласился майор и опять отключился. Проснулся он, когда машина внезапно затормозила, и добавил: — Я дико извиняюсь, не понимаю, что на меня нашло. — И в ту же секунду снова захрапел.

Грант с удивлением узнал, что Софи тоже остановилась в пансионе «Галлико», куда сам переехал лишь накануне. Он предложил выпить вместе в «Трех ступеньках» на площади Навона.

— Они могут заехать за нами туда, — сказал он.

— Прекрасная мысль. Спасибо.

— Тогда в половине девятого?

Ему удалось ясно донести это до водителя.

Майора высадили у его гостиницы, а Софи и Гранта — у «Галлико».

В номере Гранта было жарко, как в духовке. Он принял душ, полежал часок в чем мать родила и в состоянии чрезвычайного смятения, а затем оделся. Уже готовый к выходу, он сел на кровать, обхватив голову руками. Если бы только, думал он, это могло быть решающим моментом. Если бы все это можно было остановить — сейчас. И тут же всплыла неизбежная цитата: «Если б можно было все оставить здесь, но здесь — на этом берегу и отмели времен…»

Он подумал о Софи Джейсон — вот она сидит на Палатинском холме, вечерний ветерок приподнял ее челку, а на ее лице выражение радостного изумления. Редкая девушка, тихая девушка, которая не говорила никаких глупостей, подумал он, а потом спросил себя, подходит ли ей в итоге определение «тихая». Грант встал у окна и, облокотившись на подоконник, разглядывал фасады, крыши и далекие купола.

Часы пробили восемь. По булыжной мостовой внизу прогрохотала конная повозка, за которой тянулась вереница мотоциклов и легковых автомашин. Напротив, в комнате на верхнем этаже, раздался взрыв возбужденного говора, а где-то далеко в глубине дома беззастенчиво запел неумелый тенор. Подальше в стороне, на втором этаже пансиона «Галлико», было распахнуто окно, и оттуда выглядывала Софи, вся в белом.

Он наблюдал, как она положила руки на оконный карниз, свесила ладони и вдохнула вечерний воздух. Как странно было смотреть на человека, который не подозревает, что за ним наблюдают. Она стояла, отвернувшись от Гранта, и, вытянув шею, смотрела в конец улицы, где невесомой аркой светилась водяная пыль от фонтана на пьяцца Навона. Грант наблюдал за Софи с чувством вины и удовольствия. Через минуту или две он проговорил:

— Добрый вечер.

Девушка на мгновение замерла, а потом медленно к нему повернулась.

— Сколько вы уже там? — спросила она.

— Почти нисколько. Вижу, вы готовы. Идем?

— Да, идем.

На улице было прохладнее. Когда они ступили на площадь Навона, самый звук журчащей воды освежил вечерний воздух. Очаровательная пьяцца сверкала, огни переливались в каскадах воды, отсвечивали от автомобильных фар и сияли в кафе «Три ступеньки».

— Вижу столик, — сказал Грант. — Занимаем его, быстро!

Он стоял у края тротуара. Площадь Навона почти не была видна. Для Софи это значения не имело. Ее гораздо больше устраивало сидеть здесь, окруженной со всех сторон, в легкой толкотне, ошеломленной, возможно, обманутой в результате какой-нибудь махинации, придуманной специально для туристов, чем реагировать на Рим с благоразумием знающего человека, хорошим вкусом человека опытного и сдержанностью, которых она в любом случае не имела.

— Это волшебство, — улыбнулась она Гранту. — Все это. Это волшебство. Я могла бы это выпить.

— И вы это сделаете, — сказал он, — единственно возможным способом. — И заказал коктейли с шампанским.

Сначала они почти не разговаривали, и данное обстоятельство нисколько их не тревожило. Грант проронил несколько фраз о Навоне.

— В античные времена это был цирк. Представьте себе всех этих гуляющих юнцов обнаженными и бегущими свои дистанции при свете факелов или бросающими диски в самую жару днем. — И, после некоторого молчания: — Вы знаете, что фигуры в середине фонтана олицетворяют четыре великих реки? Создал его Бернини, и он же, вероятно, изваял коня, что можно считать портретом.