Однажды в Лопушках - [94]

Моя кровь шла по пластиковому тоннелю, а я смотрела, совершенно завороженная этим процессом. Холод отступил, но боли тоже не было. Запоздало вспомнилось, что я ведьма, а стало быть, должна легко управляться с такой мелочью, как ранка. Крохотная ранка. А я …

— А вот более серьезные исследования потребуют и большего запаса крови. Хорошей крови, — Беломир заглянул в глаза. — Ты ведь не откажешься, девочка?

И с каких пор мы на «ты» перешли?

— Не откажусь, — да и можно подумать, у меня выбор есть.

— Вот и славно, — он прижал к пальцу кусок ватки, пропитанный травами. — Посиди. И не бойся, я, может, и не доктор, но анализы взять сумею.

Почему-то это заверение ничуть не успокоило.

Но я сидела, глядя, как собранную кровь отправляют в стазис, а из коробочки появляется тонкая нить жгута и новая пробирка, закрытого типа.

— Руку сама выбирай, — сказал Бестужев. А я почему-то посмотрела на некроманта, будто он мог подсказать мне, какую руку надо протянуть.

— Я здесь, — Николаев пересел. — Давай левую, если вдруг…

И показалось, что голос его дрогнул. Переживает? С чего бы это?

— Кстати, можем потом провести эксперимент, — Бестужев перехватил мне руку жгутом. И я привычно согнула её, заработала кулаком, выдавливая вены к коже.

— Что-то мне это уже не нравится, — проворчал некромант, обняв меня. И… и как на это реагировать? Возмутиться? Или сделать вид, будто так и надо?

Возмущаться глупо, а вид…

— Не волнуйся, мы тихонечко…

Кому это было сказано, осталось непонятным, но игла осторожно вошла под кожу и… и больно не было. Совсем.

— В поле много чего делать приходилось, так что… курсы медицинские я закончил. И корочки, между прочим, имеются, — Бестужев поднял палец.

А я, глядя, как пробирка заполняется темной густой кровью, зачем-то сказала:

— Мою маму убили.

И слова эти тихие заставили Бестужева застыть, а рука некроманта, которую он и не подумал убирать, ощутимо напряглась.

Я же посмотрела на них и продолжила:

— А если… если это связано?

Теперь от улыбки Бестужева я откровенно вздрогнула. Он же велел:

— Рассказывай.

Я и рассказала.

В этот раз для сна я выбрала старое место. Честно говоря, хотелось не столько спать, сколько укрыться ото всех и подумать.

Хорошенько подумать.

Заросли малины самое подходящее для того место. Благо, Бестужев решил не медлить и отвезти куда-то там мою кровь, которой набрал целых три пробирки. Он бы и больше взял, да некромант воспротивился. Мол, головокружение со мной случится или еще какая напасть.

Он мне и палатку свою предложил, чтобы отдохнуть.

Я отказалась.

Не настолько близко мы знакомы, чтобы я в его палатке спала. То ли дело, малинник. Малинник, можно сказать, нейтральная территория. Главное, если одной.

Некромант нахмурился, но возражать не стал. И настаивать. И вообще кивнул, мол, взрослая я уже, сама разберусь, где мне отдыхать и выпитую иродами кровушку восстанавливать. А вот Бестужев напоследок конфетку сунул.

Карамельку «Барбарис».

Сказал еще этак, доверительно:

— Племянник у меня вроде славный, да только дуб дубом иногда. На от, после кровопускания всегда сладкого хочется.

А я подумала, что в размышлениях карамелька лишнею точно не будет. И признаться, люблю «Барбариски». Вот и забралась, и к превеликому удивлению своему обнаружила, что свято место пустым не осталось. Появились откуда-то и покрывало, и плед, и даже подушка.

Кто это такой заботливый?

Плед я понюхала, впервые, верно, пожалев, что не оборотень, ибо кроме запаха лежалых вещей ничего-то не разобрала. Ну и ладно, всяко удобнее так, чем на голой земле.

Спать я не собиралась, но стоило прилечь, и я провалилась в сон.

В странный сон.

Во-первых, я совершенно точно знала, что сплю, а во снах подобное редкость. Во-вторых, то, что меня окружало, казалось невероятно ярким.

Настоящим.

Малина вот. Тонкие её ветви поднимались из зарослей крапивы да сныти. На ветвях этих уже висели ягоды, которые только-только краснеть начали. Еще пара дней и собирать можно будет.

Кружили пчелы.

Порхали бабочки. И по дорожке шла хорошо знакомая мне женщина. Она все еще носила просторные платья, пусть теперь те висели на худом теле незнакомки. Остановившись подле кустов, она вдруг улыбнулась той своей безумной улыбкой, которую я уже видела, и прижала палец к губам, будто приказывая мне сидеть тихо.

Я кивнула.

— Госпожа, — раздался голос. — Госпожа…

Женщина покачала головой, и улыбка её исчезла, а глаза… глаза вдруг сделались темны, что небо грозовое. Мне, признаться, стало не по себе.

Это ведь сон.

Или… нет?

— Госпожа, — компаньонка спешила по тропинке. — Вам нужно подготовиться.

— К чему?

— Господин едет. Я чувствую его!

— Еще бы, — бросила женщина куда-то в сторону. Но сама повернулась к компаньонке. — Ты ему сказала?

— Госпожа, не гневайтесь…

Компаньонка присела в реверансе и голову склонила.

— Ты… и всегда говорила. Поэтому нам позволено было уехать… конечно, как иначе? А теперь он вернется и… что?

— Госпожа?

— Хватит уже, — хозяйка поместья вскинула тонкую руку. — Странно даже, что он выдержал столько.

— Он вас любит, госпожа.

— Он нежить, а нежить любить не способна.

— Вы слишком строги, — компаньонка устала изображать из себя статую и разогнулась.