Одна сотая секунды - [3]

Я непроизвольно задержала дыхание. Стены нежно-розового цвета, зеркала выстроились идеальным сверкающим строем над белой гвардией умывальников. Тихое журчание воды, едва уловимое мерное гудение ламп, пьяные гости то ли хохочут, то ли уже ругаются. Скорее всего — и то, и другое. Слух пронзил истошный визг, тут же заглох, потонул в смехе. Кто-то, скорее всего — тот жеманный мальчик из популярного клипа, тоненько затянул «Катюшу», сбился и умолк. Зато нестройно подхватили другие. Кто же из них оказался волком в овечьей шкуре? Кто из них оборотень в человеческой личине?

Дыхание почти уже выровнялось, вернулось в мерный ритм, пальцы нащупали в недрах сумочки ключи. Ключи, если уж на то пошло, тоже оружие. Вон, как приятно холодят кожу, какими безопасными, в случае чего, будут казаться в моем кулаке. Не кулаке, кулачке даже, если не лукавить — кисти рук у меня небольшие, с особым тщанием взлелеянные…

— Не шевелись, — нежный, почти эротичный, шепот над самым ухом, на самой грани слышимости, вместе с еще более тонким звоном, — пошевелишься — умрешь.

Никакой реакции мое тело не успело проявить, лишь замерло, окаменело, ведомое инстинктом самосохранения.

Андрей потом так и не рассказал, как он сумел все это сделать, как ему удалось вычислить меня, а после нависнуть с устрашающей тенью, держащей в руке шприц с ядом. Или — не ядом. Я, правда, рискнула один раз поинтересоваться, но натолкнулась на столь жесткий взгляд обледеневших глаз, что мгновенно прикусила язык и дала себе зарок лишний раз не совать свой нос в те вещи, о которых шеф предпочитает не распространяться.

— Я не сомневался, — засмеялся в трубку Андрей, и в смехе проскочили привычные доминирующие нотки, вырвавшие меня из воспоминаний.

— Ну а что же тогда? — Позволила я себе чуть-чуть расслабиться.

— Слышать приятно.

— Оу… — всего один звук позволил мне выразить и признание его победы, и выразить некоторую толику восхищения.

Я прикрыла глаза, память вновь услужливо пролистнула передо мной ключевые выдержки из книги о нашей сплоченной деятельности.

Мы оказались очень разными, даже слишком. По крайне мере, попытка познать друг друга через секс взорвалась бурной и неконтролируемой взаимной ненавистью. Вопреки ожиданиям, эта ненависть пронзила каждого из нас раскаленным прутом, выжгла что-то лишнее, а затем сама выгорела и рассыпалась прахом, оставив после себя яркую и опять же — взаимную — влюбленность. Как это ни смешно, но и влюбленность очень быстро истлела. Вызвало ли это сожаление, слезы печали? О, нет, ничего подобного, ибо что могла значить какая-то мелкая вспышка гормонов, когда над нашими душами властвовала, да и властвует по сей день истинная и неразменная любовь.

Я люблю камни. Больше, чем людей, чем деньги, чем все удовольствия жизни. Нет, я не геолог, я не ювелир, я даже не специалист. Наверное, я действительно немножечко гений, потому что слышу, чувствую, замечаю в блеске отточенных граней, в множащейся глубине обработанного минерала не просто душу мастера, не просто историю, то полную завихрений и трагедий, то ровную, как накатанная дорога, а что-то особенное, личностное, куда более живое и осязаемое, чем души окружающих меня людей. И мне порой достаточно просто подержать в руках тот или иной камень, даже взглянуть на его фотографию, чтобы уловить в переливах цвета, в отблесках ту особую животрепещущую струнку, на которую я непроизвольно откликаюсь всем сердцем, всей своей сущностью. О, да, я очень отзывчивая натура, чего уж тут скрывать, и моя отзывчивость не позволяла и не позволяет мне оставаться равнодушной, она гонит спасать брошенные на произвол судьбы великолепные ожерелья и напоенные особой магией браслеты. Она шептала, и я не без изящества освобождала кольца, игриво выносила диадемы, видела в своих снах каменные цветы и золотые стебли, дымчатые глаза и печальные аквамариновые слезы, горделивую роскошь бриллиантов и огненную страсть рубинов.

Я никогда не ошибалась, даже в начале своего пути. Не это ли истинная взаимность и преданность?

Помню, как-то один долговязый парнишка, только-только начавший осваивать азы ювелирного искусства, поинтересовался: «Как ты это делаешь?».

Я, без лишней скромности томно на него взглянула сквозь завесу своего огненного водопада, нацепила на лицо улыбку Моны Лизы и чуть повела плечом, выражая этим жестом некоторую растерянность и смущение. Право, ну не буду же я делиться своими сокровенными козырями с кем-то случайным?

Андрей тоже не удержался, один в один повторив вопрос того парнишки. Но в этот раз фокус не прокатил, его рука очень бережно провела по моей щеке, его уста исторгли то, отчего я едва не подавилась собственной слюной:

— Не ври мне. Если соврешь — выброшу из окна.

Не знаю, что именно — этот мягкий жест, или внезапно остекленевшие глаза, но что-то позволило мне тут же уяснить, что именно так оно и будет.

Правда, мне удалось не раскрыть своего маленького преимущества и Семенову, заключавшемуся в умении отличать истинное от ложного, натуральный камень от подделки.

Андрей, Андрей… кто ты, на самом деле? Три с половиной года, а я ведь так и не смогла распознать, какой кристаллической решеткой ты наделен, какой сингонии подвержен твой дух, в каких метаморфозах спрессовался твой характер. Андрей стал для меня еще одним камнем. Каким? На этот вопрос не было ответа. Я долго перебирала в уме все известные названия и образы, но так и не смогла остановиться на чем-то конкретном. Нежный ли ты турмалин или бесподобно ограненный алмаз? Задумчивый раухтопаз или теплый янтарь? Глубокий изумруд или великолепный топаз? А, может быть, переменчивый александрит? Нет, нет у меня подходящего сравнения для этого интеллигентного, скромного, чувственного и очень доброго внешне человека. О, эта доброта, этот согревающий огонь карих глаз и всегда чуть смущенная улыбка, эти обворожительные лучики, разбегающиеся от уголков глаз, этот платиновый проблеск в жестких коротко стриженных волосах… В тебя влюблялись все, а ты, не замечая, или делая вид, что не замечаешь, продолжаешь кротко идти дальше, на встречу со своей истинной любовью.