Одна ночь в Венеции - [7]

Казимир без всяких предупреждений учуял, что в воздухе пахнет грозой, а гроз чувствительный польский шляхтич не выносил совершенно. Поэтому он вдруг стал чрезвычайно разговорчив, предупредителен и улыбчив, к месту рассказал пару анекдотов, выставил в комическом свете героев последних новостей и добился-таки того, что Амалия снизошла до улыбки, а Аделаида Станиславовна почувствовала, как у нее отлегло от сердца. Хотели мать и дядя того или нет, но жизнь их семьи так или иначе вертелась вокруг Амалии, а они были второстепенными светилами, и когда главная звезда их крохотной галактики была не в духе, это обязательно отражалось на всех.

– Так что ты решила насчет Рафаэля? – спросила у дочери Аделаида Станиславовна. – Будешь покупать его картину или нет?

Оставшись не у дел, Амалия стала гораздо больше, чем раньше, интересоваться искусством, а Дусе, кстати сказать, помог ей познакомиться с рядом художников и с видными торговцами картинами. Однако коллекционером баронесса Корф так и не стала. Да и не стремилась стать. Она приобретала то, что ей нравилось, полагаясь только на свой вкус, который, надо сказать, был чрезвычайно прихотлив, потому что ее одинаково пленяли фантазии Босха и Арчимбольдо, грезы Боттичелли и изящные портреты Виже-Лебрен и Натье. Амалия высоко ставила импрессионистов, но была совершенно равнодушна к авангардистским изысканиям, а из современников более всего ценила Ренуара, который уже несколько раз рисовал ее портреты раньше и которому она собиралась позировать вновь.

– Что за Рафаэль? – заинтересовался Михаил.

– Ничего особенного, – отмахнулась баронесса, – портрет пары итальянских кардиналов с разбойничьими физиономиями. Вид у них такой, будто это простолюдины, которые недавно ограбили настоящих кардиналов и обрядились в их одежду.

Александр, услышав слова матери, фыркнул.

– Честное слово, – добавила хозяйка дома, – им только кинжалов за поясом не хватает.

– Тогда, по-моему, как раз такими кардиналы и были, – заметил Михаил. – Вспомни хотя бы Чезаре Борджиа.

– Вам смешно, а каково мне будет каждый день смотреть на этих уголовников? – проворчала Амалия. – Так что я решила, что обойдусь без Рафаэля.

– Правильно, – тотчас же одобрила мать, – лучше купи еще одного Боттичелли.

– У Боттичелли все женщины на одно лицо, – высказал свое мнение Михаил.

– А мужчины? – подал голос Александр.

– Мужчины ему вообще не удавались. Да и его «Весна» мне не нравится.

– С «Весной» сложно, – согласилась Амалия. – Потому что на самом деле это не одна картина, а пять.

– Ты думаешь? – тотчас же заинтересовалась Аделаида Станиславовна.

– Конечно. Меркурий с левой стороны – одна картина. Три грации – отдельная. Флора – третья. Зефир и нимфа – четвертая. А есть еще таинственная фигура беременной рыжей красавицы в красной мантии, которую почему-то называют Венерой. Она стоит в центре, но удалена от зрителя, и это уже пятая картина. Я думаю, – добавила Амалия, – кто-то очень торопил Боттичелли с работой, и композиция развалилась. Если рассматривать «Весну» как пять отдельных картин, все прекрасно, но когда пытаешься оценить ее как единое целое, взгляд теряется в многообразии фигур.

– Я слышал, ты собираешься заказать свой портрет, – сказал Михаил. – Это правда?

– Да, у Ренуара.

От Амалии не укрылось, что сын слегка поморщился при упоминании этого имени.

– А почему не у какого-нибудь приличного художника? – проворчал сын. – Он уже три раза тебя рисовал… и хоть бы один портрет он закончил.

– Что тебе не нравится в его портретах?

– Все, – честно ответил Михаил. – И ты почему-то всегда у него рыжая… На мой взгляд, Ренуар вообще не умеет рисовать.

– О! – вырвалось у Аделаиды Станиславовны.

– Я живу среди ретроградов, – вздохнула Амалия. – До чего же вы суровы, ваше благородие… Дядя Казимир, будь так добр, передай мне соль.

– Ты знаешь мое мнение: по-моему, импрессионисты не стоят красок, которые перевели, и холстов, которые испортили, – гнул свою линию Михаил. – В конце концов, есть Больдини, есть…

– Когда я только вышла замуж, – промолвила баронесса, – я хотела, чтобы мой портрет написал Мане.

Михаил, слушая мать, застыл на месте.

– Я чувствовала, какой это художник. Но я была очень молода и не умела еще настоять на своем. Над Мане было принято только смеяться, и в конце концов меня отвели к этому… как его… с двойной фамилией. Чрезвычайно модный был тогда портретист, как Больдини сейчас. Вот он и нарисовал мой портрет, совершенно ужасный – я там стою, как манекен.

– Мама, что ты выдумываешь! – возмутился Михаил.

В глубине души молодой человек всегда восхищался портретом, на котором его мать изображена в блеске молодости и красоты, в бальном платье и драгоценностях, в перчатках до локтей, с розой в волосах и веером в руке. Сын даже забрал картину к себе после того, когда мать сослала ее в чулан.

– Правильная, скучная, безжизненная мазня, – твердо сказала Амалия. – А Мане вскоре умер и мой портрет так и не написал… А те же самые критики, которые раньше ругали импрессионизм на чем свет стоит, сегодня уже кричат, что он – самое значительное художественное движение прошлого века. Поэтому я больше никого не слушаю, и если картина мне нравится, просто покупаю ее. Кстати, самый лучший способ защитить себя от подделок и заодно не обогащать спекулянтов – приобретать картины у самих художников. Хотя, конечно, метод работает только с современниками…