Одна минута человечества - [7]

Несколькими страницами дальше размещаются вещи более мрачные. О разделах, посвященных принуждениям, насилиям, половым извращениям, странным культам, мафиям, бандитским шайкам, я не стану упоминать. Картина того, что люди творят с людьми, чтобы их мучить, унижать, уничтожать, наживаться на их болезнях, здоровье, старости, детстве, уродствах, и к тому же неустанно, каждую минуту, может привести в ужас даже присяжного мизантропа, который был уверен, что ни одна человеческая мерзость не ускользнула от его внимания. Но довольно об этом.

Была ли нужна эта книга? Член Французской академии написал в «Ле Монд», что она была неизбежна, что она должна была появиться. Наша цивилизация, писал он, все подсчитывает, измеряет, оценивает, взвешивает, преступает все законы и запреты, хочет все знать, но, становясь все многочисленнее, постепенно теряет возможность глубже познавать себя, так сказать, теряет «прозрачность». Она ни на что не набрасывается с таким ожесточением, как на то, что все еще сопротивляется ей. Поэтому нет ничего странного в том, что она пожелала иметь собственный портрет, настолько верный, какого еще не бывало, и столь же объективный (ведь объективизм — это требование рассудка и дня), и вот получила снимок, какие делает репортерская камера — кадрированный и без ретуши.

Пожилой господин заменил ответ на вопрос о необходимости «Одной минуты» уловкой: она появилась, ибо, будучи плодом своего времени, не могла не появиться. Однако вопрос остался. Я заменил бы его более скромным: действительно ли из этой книги следует, что человечество как целое показано быть не может? Статистические таблицы играют роль замочной скважины, в которую читатель, как Любопытный Том[1], рассматривает огромное обнаженное человеческое тело, занятое своими повседневными делами. В замочную скважину невозможно увидеть все сразу. К тому же, что, вероятно, еще важнее, подсматривающий оказывается один на один не только со всем своим родом, но и с его судьбой.

Надо признать, что «Одна минута» содержит уйму любопытнейших антропологических данных в разделах, посвященных культурам, верованиям, ритуалам и обычаям, хотя это всего лишь цифровые выжимки (а может быть, именно поэтому); она представляет нам поразительное разнообразие людей, столь, казалось бы, одинаковых анатомически и физиологически. Странно, что невозможно пересчитать количество языков, которыми пользуются люди. Точно не известно, сколько их, знаем только, что свыше четырех тысяч. Всех не выявили до сих пор даже специалисты, и сделать это тем сложнее, что некоторые языки малых этнических групп вымирают вместе с ними, кроме того, языковеды ведут споры о статусе некоторых языков. Одни считают их диалектами и жаргоном, другие — самостоятельными единицами. Но таких страниц, на которых Джонсоны расписываются в невозможности пересчитать данные на минуты, мало. Несмотря на это, ощущаешь — во всяком случае, я ощущал — некоторое облегчение именно там. Здесь есть свой философский корень.

В одном немецком литературном журнале для избранных я встретился с критикой «Одной минуты», написанной неким гуманитарием. Книга, заявил он, делает из человечества монстра, ибо она возвела гору мяса из тел, крови и пота, предварительно ампутировав у этих тел головы. Однако ведь духовная жизнь не измеряется ни количеством прочитанных человечеством книг и газет, ни суммой слов, извергаемых за одну минуту (величина прямо-таки астрономическая, между прочим). Числовые сопоставления посещаемости театров либо часов, проведенных у телевизора, с размерами смертности и т. п. вводят нас в ошибку, и ошибка эта чрезвычайно груба. Ни оргазм, ни агония не представляют собой действия, свойственные исключительно людям. Более того, они имеют чисто физиологический характер. Специфически же человеческие свойства, будучи явлениями психическими, не только не исчерпываются, но даже и приблизительно не определяются тиражами газет либо философских произведений. Это все равно что выдавать температуру тела за температуру любовных чувств либо в разделе «акты» поместить рядышком снимки нагих людей и возвышенные акты веры. Такого рода категориальный хаос не случаен, поскольку авторы явно намеревались шокировать читателей пасквилем, замешенным на статистике, прибить всех нас градом цифр. Быть человеком — это прежде всего обладать духовной жизнью, а не анатомией, поддающейся сложению, делению и умножению. Сам факт, что не удастся измерить духовную жизнь и вогнать ее в рамки какой-либо статистики, превращает в нонсенс претензии авторов на создание портрета человечества. В бухгалтерском разделении миллиардов людей на функциональные кусочки, соответствующие определенным рубрикам, проглядывает мастерство патолога, вскрывающего трупы, а может быть, и злостность. Ведь меж тысячи глав и главок нет вообще такой, как «человеческое достоинство».

Философский корень, о котором я упомянул выше, подсек и другой критик. Мне показалось (замечу в скобках), что «Одна минута» вызвала в среде интеллектуалов переполох. Они считали для себя возможным обходить молчанием такие продукты массовой культуры, как «Книга рекордов Гиннесса», но «Одна минута» вбила им клин в головы. Отважные или же просто хитроумные Джонсоны вознесли свое произведение на значительную высоту ученым вступлением. Они упредили также множество обвинений, ссылаясь на мыслителей современности, считающих правду исходной ценностью в культуре. Ну а коли так, то дозволена и даже необходима любая правда, включая и наиболее удручающую. Критик-философ влез на этого высокого коня, воспользовавшись стременем, которое держали в своих руках Джонсоны, и в начале воздал им должное, а затем потрепал.