Одна литера - [23]
— Честно говоря, такая мысль у меня мелькнула… Домой я пришла часов в десять, там переполох, кошмар. Я и опомниться не успела, как меня повезли в полицию… Пока ехали, я подумала: не сказать ли про них. А вдруг они действительно замешаны…
— И что же? Рассказала?
— Нет. Меня бы ведь спросили, как я попала в эту комнату. И тогда бы пришлось рассказывать все подробно, по порядку. В первую очередь про тебя… Вот тут полицейские в меня бы и вцепились — мол, есть мотив преступления. И вообще я бы не могла доказать, что пряталась в темной комнате, не будучи ни в чем замешанной. Они бы мне не поверили…
«Она права», — подумал Тацуо Китазава. Ему рассказ Миэ тоже показался не совсем правдоподобным. Ни дать ни взять — сцена из приключенческого фильма. Ночь. Кромешная тьма. В нежилой комнате разговаривают двое неизвестных. Вроде бы женщины. Да еще этот голос — утробный или какой там еще…
Уж не скрывает ли Миэ что-то?.. Не лжет ли?.. Тацуо пристально посмотрел ей в глаза и только сейчас заметил черные круги под ними.
Она вздрогнула под этим недоверчивым взглядом и протянула к нему руки:
— Ну что ты?.. Что ты так смотришь?..
Глава 8. Нити памяти
Позор… позор… позор… Эта мысль нарывом набухала в мозгу, грозя протаранить черепную коробку.
В тесной трехметровой камере ни вони, ни сырости, ни холода не было. Его прежнее представление о тюрьме не соответствовало действительности. Отопление работало хорошо, и Сёдзи Оотагаки — на тонком матрасе, под двумя одеялами — не мерз. Но душа болела нестерпимо. Чудовищная несправедливость! Оскорблен, унижен, опозорен… Допросы, допросы, бесконечно повторяющееся выяснение обстоятельств. Слепящие блицы фотокорреспондентов в коридоре — по дороге в туалет. Гнусная ухмылка дежурного полицейского, принесшего ему пиалу риса с жареными креветками. Черные следы на всех десяти пальцах. Мокрым полотенцем они не оттерлись… Сыщик брал каждый палец, поочередно, мазал его жирной черной краской и прикладывал к странице «Книги отпечатков пальцев». Со временем, конечно, краска сойдет, но замаранную душу не отмоешь…
Острый, неприязненный, обвиняющий взгляд сыщика неотступно преследовал его. Продолжал колоть и буравить даже в перерывах между допросами. Уснуть бы, забыться хоть на короткое время! Но куда там! Чувство оскорбленного достоинства пересиливало усталость и не давало расслабиться. Но главным было даже не это. Стоило ему закрыть глаза, как в темноте всплывал яркий, очерченный светом образ. Отяжелевшие, было, веки поднимались, и он с удивительной ясностью видел каждую черточку милого лица.
Суми Фукуй… Аканэ, как ее называли… Вот она — до боли реальная — стоит под тусклой тюремной лампочкой, словно перенесшись сюда из вчерашнего вечера…
…Он уже лежал в постели. Свет, кажется, не горел. Но, переодеваясь на ночь, она сказала: «Ты на меня не смотри…» Он не смотрел, отвернувшись, уставился в стену. Потом, не зажигая света, она скользнула к нему в постель. Его уже привыкшие к темноте глаза различили смутно белевшее лицо и казавшиеся почти черными губы. Нет, он так и не увидел ее обнаженной… И все же прекрасная нагота словно бы запечатлелась в его памяти…
Одеяло слегка колыхнулось, едва ощутимо повеяло духами, и он протянул к ней руки. Она погладила их, притянула к себе… Потом был долгий поцелуй…
А дальше?.. Что же было дальше?.. Что делали ее руки? Что делали его руки?.. Просто обнимали или скользили по ее телу? Он не мог вспомнить. Кажется, он коснулся ее груди. В пальцах осталось ощущение нежной, словно сопротивляющейся прикосновению упругости. Но когда это было? Вчера или раньше, когда они допоздна бродили по улицам, и он, не в силах сдержаться, вдруг порывисто обнимал ее?..
Поцелуй… Поцелуй-то он помнил. Но смутно. Может быть, его губы просто прильнули к ее губам и замерли в блаженной полудреме?.. Или они захлебывались страстью, горели, и за слиянием губ последовало полное слияние?.. Но если так, почему же в памяти не осталось ощущения высшего наслаждения от первого обладания любимой женщиной?.. А какой была в ту ночь Суми? Трепетала, ласкала его?.. Он не помнил.
Что же с ним было? Неужели алкоголь заглушил все чувства и стер воспоминания?
Именно это больше всего интересовало полицию.
Полицейский инспектор — Самура, кажется — смотрел на него сквозь толстые стекла очков и, поглаживая маленькие усики, говорил:
— Пьян был, значит?.. Ну и дурак же ты! Говоришь, это у тебя первая женщина… Зачем же ты так напился, а? Или не знаешь, что бывает с мужчиной, когда он сильно переберет?.. Ох уж эти интеллигенты — и переспать-то со своей милашкой толком не могут! Без алкоголя не решаются, а с алкоголем вон что получается…
Оотагаки молчал. Да как он смеет задавать такие вопросы?! Вульгарный, отвратительный тип! Полиция, пользуясь данной ей властью, позволяет себе копаться в самом интимном… Но разве можно рассказать об этом? Уж лучше молчать.
Впрочем, в словах инспектора имелся свой резон. Оотагаки в тот вечер пил виски. Выпил, должно быть, много. Потому что трезвым не отважился бы лечь с Суми в постель. И не только лечь — даже прикоснуться к ней побоялся бы. Ведь он и раньше ужасно робел.
