Одна крошечная ложь - [71]

— Коннор сказал, ты переживаешь из-за экзамена?

Его слова возвращают меня к действительности, и нижняя губа начинает дрожать. Я не в состоянии произнести это, так что просто показываю на бумагу на полу, чтобы уродливая буква сказала все за себя.

Он наклоняется, чтобы ее поднять, и я нагло пялюсь на его зад. Мое дыхание сбивается. Плевать, если он заметит. В списке характеризующих меня черт под «неудачница» я смело могу дописать «извращенка».

— Черт, а я-то думал, ты должна быть супергением, Айриш.

Это последняя капля. Слезы всерьез потекли по щекам, и сдержать их я не могу.

— Господи. Ливи, я шучу! Блин! — Зажав лист бумаги под рукой, свои огромные ладони он прижимает к моему подбородку, нежно стирая слезы большими пальцами. — Ты и правда много плачешь.

— Тебе надо уйти, — всхлипываю я, понимая, что впаду сейчас в состояние уродливого рыдания, и лучше пусть меня заживо похоронят, чем Эштон это увидит.

— Стоп! — Мои плечи словно зажимают в тиски. — Уймись. Я не для того тренировку пропускаю, чтобы ты меня выставила за дверь. Иди сюда. — Он отнимает у меня банку с мороженым и ставит ее на тумбочку. Положив руки на мою талию, Эштон поднимает меня на верхнюю кровать. — Устраивайся поудобнее. — Он хватает банку и забирается по лесенке.

— Не думаю, что она выдержит нас обоих, — бормочу я сквозь слезы, когда он забирается на место рядом со мной, вынуждая меня отодвинуться к стене.

— Ты удивишься тому, что способны выдержать эти койки. — Его улыбочка дает понять, что детали мне узнать не захочется. Так что, я молчу, а он накрывает нас одеялом, поправляет подушки, пока все они не оказываются под ним, и укладывает свою руку мне под голову. В итоге, я оказываюсь прижата к нему, а моя голова покоится у него на груди.

Эштон не произносит ни слова. Просто молча лежит, лениво выводя круги по моей спине, и дает мне возможность успокоиться. Я закрываю глаза и слушаю биение его сердца: медленное, ровное, целительное.

— Я никогда не получала три с минусом. Никогда не получала ничего, кроме «отлично».

— Никогда?

— Никогда. Ни разу.

— Твоя сестра была права. Ты слишком идеальная. — Я напрягаюсь, услышав эти слова. — Шучу, Айриш. — Он вздыхает. — Знаю, ты мне не веришь, но тебе не обязательно во всем быть идеальной. Никто не идеален.

— Я не такая, я просто пытаюсь быть…примечательной, — слышу я свое бормотание.

— Что?

Я вздыхаю.

— Ничего. Просто… — «Так говорил мой папа». — Что, если на этом все не остановится? Что, если я буду получать плохую оценку за плохой оценкой? Что, если я не смогу поступить в медицинскую школу? Чем тогда я займусь? Кем буду? — И снова я начала безумствовать.

— Ты все еще будешь собой. И поверь мне, ты всегда будешь примечательной. Расслабься.

— Не могу! — Я утыкаюсь лицом ему в грудь. — Было такое, чтобы ты что-нибудь провалил?

— Нет, но я ж замечательный, помнишь? — Он сжимает меня рукой, дав понять, что дразнит. — Пару раз получал тройки. Однажды двойку. Распределение Гаусса кого угодно доканает. — Он набрал ложку подтаявшего мороженого и сунул в рот. — Какие-нибудь еще оценки за экзамены узнала?

Я качаю головой в ответ.

— Какие предчувствия?

— До сегодняшнего дня я немного переживала. Теперь же? — Рукой я обхватываю его за плечи, желая быть ближе, желая впитать то ощущение безопасности, которое он мне дает, хоть и временно. — Я чувствую себя ужасно. Отвратительно. Если я так плохо справилась с предметом, который дается мне лучше всего, тогда точно провалила английский.

— Ну… — Еще одна ложка мороженого скрывается у него во рту. — К этим экзаменам ты готовилась как-то иначе, чем к прошлым? Ты учила?

— Разумеется, учила, — рявкаю я.

— Полегче. — Я слышу, как он тяжело глотает. — Ты…отвлекалась?

— Да, — шепчу я, прикрыв глаза.

Возникает долгая пауза, прежде чем он спрашивает:

— На что?

«На тебя». Не могу этого произнести. Эштон не виноват, что мои гормоны и сердце сеют хаос в голове.

— Много на что.

Непроизвольно моя ладонь сползает на его грудь и опускается на то место, где у него набита татуировка. Где остался шрам.

Мышцы Эштона под моей щекой невольно напрягаются.

— Я же сказал тебе, что хочу, чтобы ты забыла об этом.

Продолжительное время я не слышу ничего, кроме его сердцебиения, пока пальцами вожу, а потом и массирую это место на его груди, запоминая изгибы рубца. И этого хватает, чтобы убаюкать меня до состояния полудремы.

— Отец Даны — важный клиент моего отца. Раз счастлива она, счастлив и ее отец. — При звуке ее имени моя ладонь на мгновение замирает, а у меня возникает чувство вины. Но я заставляю ее двигаться, успокаивая дыхание. — Раз счастлив ее отец, счастлив и этот. А раз он счастлив… — Эштон говорит это так, будто в его словах есть совершенно понятный смысл. Но все, что они говорят мне: этот человек, его отец, жестоко обращался с ним в детстве и до сих контролирует его, как уже взрослого человека.

Медленно шевеля рукой, я шепчу:

— Значит, ты все еще с ней…но не по собственному выбору.

— Пока дело касается отношений по договоренности, она идеальна. Милая и симпатичная. И живет далеко. — Он беспомощен. Я слышу это в его голосе. Он беспомощен и просто молча соглашается.