Одна из многих - [15]

— А дети? Я люблю своих детей.

— Вы — эгоист. Для эгоиста дети — это часть его самого. Вы любите детей как часть себя. Это нормально.

Эсерка говорила то, что Николай хотел слышать. Он хотел какого-то выхода из своей глубинной тоски. Но ее слова пугали.

— Мне их жаль, — сознавался Николай.

— О жалости придется забыть. Или оплатить. Деньги — вот эквивалент.

— Очень цинично звучит.

— Правильно. Жизнь цинична. Иначе вы залипнете, как муха в варенье. Сколько вам лет?

— Пятьдесят два.

— Еще пять лет, и вы превратитесь в двух раздраженных стариков. Позади испорченная жизнь. Впереди — унылое доживание. И никакие деньги вас не спасут. Они вам просто не понадобятся.

— Это почему же?

— Деньги нужны, чтобы осуществлять желания. А у старости желаний нет. Кроме гастрономических.

— А вы откуда знаете?

— Все очень просто. Человек поставлен на программу: детство, юность, расцвет, увядание. А потом надо освобождать поляну.

— Ничего подобного, — возразил Николай. — Я ездил в Японию на конгресс. Там был один японец — девяносто два года, сухой, элегантный, просто огурец. Он не чувствовал себя старикашкой, и его так не воспринимали. Молодой человек с живым умом и с морщинами.

— А-а… — протянула эсерка. — Тогда у вас впереди еще сорок лет. Куда торопиться? Можете продолжать в том же духе: мучить себя и всех вокруг.

Николай сидел, опустив голову.

Эсерка смотрела на него поверх очков.

— Какая короткая жизнь… — выговорил Николай.

— Вы же собираетесь жить еще сорок лет.

— Но ведь это так мало…

* * *

В начале декабря Николай с друзьями отправился в теплые края — отхватить кусочек лета среди зимы.

Лететь надо было двенадцать часов. Он взял с собой ноутбук, и двенадцать часов полета прошли незаметно.

В теплых краях было действительно тепло. Золотой песок. Зеленые кущи. Теплое море. Рай.

Друзья взяли с собой жен и любовниц. Любовницы существовали отдельно, своим десантом, маячили на отдалении. Это были девушки из модельных агентств, юные длинноногие провинциалки. Николай воспринимал их как одноразовую посуду. Поел и выбросил.

Николай хотел любить, а простое самоцельное совокупление его не интересовало.

Жизнь коротка, груба и беспощадна, как локомотив. И единственное, что можно противопоставить локомотиву, — это любовь с ее перепадами, сердцебиением, ревностью.

Еда была превосходная: рыба на углях, раки и лангусты всех видов и разнообразий. Фрукты — утром с ветки, не то, что продают в Москве азербайджанские перекупщики. Говорят, они хранят бананы в моргах, и там эти бананы дозревают, впитывая в себя энергию мертвых. (Если, конечно, имеется таковая.)

Общение тоже было радостное, пузырчатое, как бокал шампанского, пронизанный солнцем. Богатые успешные мужики, веселые незамысловатые девчонки, тут же умные жены, дающие необходимое ощущение стабильности. Можно заземлиться, можно воспарить. «О, если б навеки так было…» Однако через неделю Николаю надоело. Захотелось в свою зиму, в свои промозглые края. Последние дни он перемогался и был счастлив, когда самолет взлетел.

Под крылом простирался изумрудный океан без конца и края. Самолет набрал высоту, и стало заметно, что земля круглая.

Через десять часов полета они узнали, что остров накрыло цунами. Их гостиницу смыло. Люди пытались выплыть в мутных волнах, рядом плыли звери, большие змеи. Звери не обращали внимания на людей, а люди — на зверей. У всех была одна задача: выплыть.

Николай вдруг осознал, как хрупка и случайна та грань, которая отделяет «быть» от «не быть», и стоит ли держаться за условности типа «должен», «не должен». Он никому ничего не должен. Его может смыть цунами, он может рухнуть вместе с самолетом и просто заболеть и умереть.

Мужчины в России умирают рано.

* * *

Николай приехал в загородный дом.

Его не ждали и обрадовались. Был воскресный день. Старшая дочка с мужем Ромой и ребенком приехали на уик-энд.

Лена сама приготовила обед. Она умела прекрасно готовить, когда хотела. Но она не хотела. Последние годы она не хотела вообще ничего, ей нравилось быть несчастной.

— А где Анжела? — спросил Николай.

— Я ее уволила, — коротко сказала жена.

— Верни обратно, — приказал Николай.

— Обойдешься…

— Тогда я увольняю себя, — сказал Николай и отодвинул тарелку.

— Как это? — оторопела старшая дочка.

Дочка тоже была Лена. Когда-то Николаю нравилось только это имя, и он не хотел слышать другого.

— Я ухожу, — произнес Николай. — Я устал.

— Ты только что отдыхал, — заметила старшая дочь.

Елена не участвовала в разговоре, как будто ее это не касалось.

— Я хочу жить один, — объявил Николай.

— Что вдруг? — удивился зять.

— Не вдруг. Я шел к этому давно.

— Давно, усталый раб, замыслил я побег… — вставила старшая дочь.

— У меня есть только работа и деньги, — проговорил Николай.

— Это очень много, — заметил зять.

— Ты хочешь жениться? — допытывалась дочь.

— Ни в коем случае. Я просто хочу жить один. И все!

Николай вдруг заплакал с открытым лицом. У него дрожал подбородок. Рот был горестно искривлен.

Младшей дочке стало его жалко.

— Мама, пусть он уходит, — заступилась она. — Папочка, иди…

— А где ты будешь жить? — спросила старшая дочь.

— На Белорусском вокзале, — хмуро сказал зять.