Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - [44]

— У одного была кликуха, у старшего, — Стриж. А у других нет.

— Стриж, Амеба, да я же знал Стрижа, так это твой брат?!

— Ну да, мой!

Амеба опять чуть улыбнулся и стал спрашивать Хитрого Глаза, где он жил в Тюмени. Хитрый Глаз сказал, что жил в центре.

Амеба стоял так же, как и ходил, — на носках. Казалось, он остановился всего на несколько секунд и снова сорвется с места и потрусит дальше.

4

Хитрый Глаз решил заправить кровати. Бессмысленно подставлять грудянку под кулаки помогальника. А до уровня Амебы не опустится: все равно из Одляна вырвется.

Кровати по приказу заправил, но прошло несколько дней, и бугор сунул носки:

— Постирай.

Хитрый Глаз отказался. И опять его дуплили, и он сдался: носки постирал. А на другой день носки стирать дал помогальник.

С каждым днем Хитрый Глаз опускался все ниже. Занятия в школе кончились, бить за двойки перестали. Теперь, поскольку выполнял команды актива, трогали реже.

Малик, узнав, что Хитрый Глаз постирал носки, стал с ним меньше разговаривать. А как было не постирать? И другие пацаны, не хуже его, стирали. «Что толку, — думал он, — лучше я постираю, чем будут отнимать здоровье».

Постепенно Хитрого Глаза стали звать Глазом. Слово «Хитрый» отпало.

Глаз решил закосить на желтуху. Чтоб поваляться в больничке. Слышал от ребят, что если два дня не принимать пищу, а потом проглотить полпачки соли — желтуха обеспечена. Но как можно не есть, когда в столовой за столами сидят все вместе. Сразу заметят. Все же решил попробовать — так опостылела зона.

Утром, когда все ели кашу и хлеб с маслом, Глаз к еде не притронулся.

— Что-то не хочется. Заболел я, — сказал он.

Никто слова не сказал. И в обед — ни крошки.

Помогальник, когда пришли в отряд, спросил:

— Глаз, что ты не жрешь?

— Да не хочу. Заболел.

— Врешь, падла. Закосить хочешь. Не выйдет. Попробуй только в ужин не поешь — отоварю.

Но и в ужин Глаз не ел. Помогальник завел его в туалетную комнату и молотил по грудянке.

На другой день Глаз не съел завтрак. На работе помогальник взял палку, завел его в подсобку и долго бил по богонелькам, грудянке, приказывал поднять руки, стукая по бокам.

— Знаю я, — кричал помогальник, — на желтуху закосить хочешь! Попробуй только! Когда из больнички выйдешь, сразу полжизни отниму.

Раз все помогальнику известно, обед съел. «А что, — думал он, — если земли нажраться, должен же живот у меня заболеть? Болезнь какую-нибудь да признают. Но где лучше землю жрать? Весь день на виду. Можно после отбоя, когда все уснут. А-а, лучше всего в кино, все смотрят, и до меня никому нет дела».

В колонии два раза в неделю — в субботу и воскресенье — показывали кинофильмы. Набрав полкармана земли, Глаз ждал построения в клуб.

И вот Глаз сидит в зале. Многие ребята увлечены фильмом, другие кемарят. Запустил руку в карман. Достав полгорсти земли, поднес руку к подбородку, будто он чешется, провел по нему и незаметно взял землю в рот. Попытался проглотить, но она в глотку не лезла. Стал жевать, чтоб выделялась слюна, но земля с трудом пролезала в горло. Давясь, проглотил и снова взял в рот. Жевал, но сухая земля комом стояла в глотке. Глаз чуть не плакал. Может, разболтать с водой и выпить? Но где? Где он возьмет кружку, чтоб не видали ребята, где намешает землю с водой и выпьет?

После отбоя долго не мог уснуть. Из зоны вырваться не может, закосить — не получается, даже земли сегодня не смог нажраться. «Вот, в натуре, не лезет она, сухая, в глотку, и все». Не хочется Глазу, как и сотням других воспитанников, жить в Одляне, где все построено на кулаке. Не хочется заправлять чужие кровати, стирать чужие носки, подставлять грудянку под удары. Но больше всего не хочется, противно даже — исполнять приказы бугра и помогальника: поднимать руки или нагибать туловище, давая тем самым нанести сильнейший удар по почкам или груди.

Засыпая, Глаз, как заклинание, шептал: «Я вырвусь, я все равно вырвусь из зоны».

Утром пришла мысль: выпить на работе клей, им он приклеивал на диваны товарный ярлык.

Когда все вышли из цеха на первый перекур, Глаз взял баночку с клеем и приложился. Клей был сладковатый, противный. Вытерев губы рукавом сатинки, пошел в курилку.

После перекура Глаза стало тошнить. Вышел на улицу, и его вырвало. И снова во рту ощутил клей. И его второй раз вырвало.

«Ничего, ничего и с клеем не вышло. Что же мне над собой сделать, чтобы попасть в больничку? Ведь ребята лежат в ней, неужели мне не попасть?»

Здание больнички стояло посредине колонии. Глаз смотрел на больничку будто на рай.

В последние два дня у Глаза начался нервный тик. Дергалась, даже трепетала левая бровь. В этот момент прикладывал пальцы к брови, и она переставала. Но стоило ее отпустить, и она начинала снова. Несколько раз Глаз подбегал к зеркалу — оно висело в спальне на стене, — стараясь посмотреть, как дергается бровь. Но когда подбегал, бровь трепетать переставала. И все же раз успел подбежать к зеркалу, пока бровь дергалась. Ему казалось, что она ходуном ходит. Но бровь дергалась не вся, а только средняя ее часть, но зато так быстро-быстро, будто живчик сидел под бровью и, атакуя ее изнутри, старался вырваться на свет божий.