Одиссея Пола Маккартни - [22]
У нас в Англии мало хороших радиопрограмм. Беседуя с одним чиновником из «EMI», я предложил создать станцию для трансляции только хорошей музыки: «Роллинг Стоунз», «Битлз», «Лед Зеппелин» — ведь именно ее хотят слушать люди. Ответ был категоричен — у них нет такой возможности.
Хотите не потерять контакт со своими детьми — заполните их жизнь тем, что придется им по вкусу. Когда я был ребенком, то лишь раз в неделю в течение часа мог слушать то, что мне было интересно. Но в это же время в эфир выходило любимое шоу отца, и каждый раз нам приходилось полюбовно договариваться, кто же на сей раз будет слушать радио. Сегодня можно было бы пожертвовать частью времени «Ярденинг Типс» для «Лед Зеппелин», но человек из «EMI» заявил мне: «Старик, ты никогда этого не дождешься в Англии». Никогда! И все.
Подобная проблема существует и в кинематографе. Недавно я наконец — то выбрался в кино, уже не помню, как назывался фильм, но дело не в названии. Мне трудно пересказать вам содержание — его попросту не было: герои лупили друг друга чем попало, море крови, каждое второе слово в диалогах нецензурное. Я не пуританин, но это, по — моему, слишком. После сеанса возникает единственная мысль: «Неужели искусство может пасть еще ниже!» Я не против того, чтобы режиссеры и прочие деятели искусства расширяли границы своего творчества, просто мне кажется, что некоторые двигаются в направлении тупика. Может быть, я рассуждаю по — стариковски, я и есть старик (смеется), но вообще — то неплохо устроить какой — то надзор за всей этой стряпней, только чтобы он не был очень назойливым.
Я превосходно знаю, как превратиться в твердого парня: надо быть желчным, говорить, что в мире нет ничего, кроме рок — н–ролла, быть самым мрачным в мире, одеваться с утра до вечера в черное, как металлист ходить в шипах, иметь группу, которая носила бы поистине зверское название, типа «Злость»… Я могу это сделать, конечно могу, это легко. Но просто это не тот образ жизни, который мне подходит. Я знаю таких людей, насмотрелся на них вдоволь, и мне не понравилось. Это угнетает. Нужно быть очень — очень сильным, чтобы в жестоком мире музыкального бизнеса публично отстаивать нормальные ценности, чтобы сказать: «Да, мне нравится любовь. И мне нравятся дети». Что? Говорить, что ты любишь детей, в мафии рок — н–ролла? Или что тебе нравится семья? Фу! Пошел ты… Но мне нравится. Выходит, что мне повезло, у меня чудесная семья, меня окружает народ из Ливерпуля, рабочий народ, добрый и крепкий, абсолютно нормальный, веселый, симпатичный, дружелюбный и солидарный. Это самые обыкновенные люди. Но клянусь Богом, в них есть здравый смысл в самом верном смысле этого слова. Я встречал многих: премьер — министров, государственных деятелей и мэров большинства американских городов. Однако я никогда не встречал таких интересных, удивительных и мудрых людей, как мои ливерпульские родственники.
Я живу в Англии и буду здесь жить. Мне нравится это место. По крайней мере, в доброй старой Англии ни ураганов, ни землетрясений не бывает. И вообще, когда я возвращаюсь сюда из Америки, я всегда вижу — англичане не подведут. Они стойкие. Я люблю англичан. Англия — это Англия, и Британия — это Британия, и я люблю эту страну, я люблю идти по улице в солнечный день — ну вот как сейчас — и знать, что люди вокруг такие же, как я.
С вступлением Англии в «Общий рынок» связаны и некоторые неприятности. Например, замена милей километрами, акров гектарами и т. д. Как много иностранных слов! Я не против их введения, но ведь надо сохранять и английские названия. У нас очень сильны традиции, а некоторые их ненавидят, стремятся уничтожить, заменить чем — то новым. Но идти на перемены без уважительного отношения к старому неразумно. Можно наделать массу ошибок. У нас и так достаточно заимствований в языке, и нет смысла переходить на все эти километры, гектары, килограммы, литры… Лично я не собираюсь заниматься изучением подобных слов, они меня слишком раздражают.
Недавно мы участвовали в кампании протеста против закрытия местной больницы в графстве Сассекс, где мы живем. В принципе, лично меня это не касается. Я мог бы построить себе собственную больницу, если бы захотел. Но меня волнуют люди, которым эта больница действительно нужна. Почему их жизнью дозволено манипулировать какому — то безымянному бюрократу, сидящему у себя в кабинете? Вот это по — настоящему меня задевает. Я не вижу никакой причины вдруг становиться членом среднего или высшего класса, потому что у меня есть деньги. Мне говорят: «Ты больше не принадлежишь к классу трудящихся». А я говорю, что принадлежу — я чертовски много работаю.
Возьмем хотя бы наши тред — юнионы: да, они борются за права трудящихся, но при этом совершенно забывают о рабочих — пенсионерах, которые умирают в неотапливаемых квартирах. Часто мы об этом задумываемся? А отношение Англии к апартеиду? Не знаю как вас, а меня оно просто бесит: после стольких лет болтовни политиков о равенстве, после убийства Мартина Лютера Кинга [81] мир все еще продолжают делить на белых и черных. Какая — то повальная паранойя среди политических деятелей. Когда же они наконец выздоровеют?
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.