Одиссея капитана Флинта, или Остров без сокровищ-2 - [151]

Дело в том, что по договору капитуляции Квебека жители одноименной провинции (громадной, протянувшейся на тысячи миль) сохранили свои дома, и личное имущество, и свободу вероисповедания, — но британская корона с большим подозрением относилась к вновь обретенным подданным, не без оснований подозревая, что при возможности многие из них попытаются вернуться под скипетр короля Людовика.

Оба выхода из огромного залива св. Лаврентия (размерами не уступающего иному морю) оказались перекрыты британскими эскадрами, не выпускающими в океан франкоканадских рыбаков и китобоев. Те не особо расстраивались, в заливе хватало трески, и киты туда заплывали нередко. Но Ливси и его друзья не могли попасть ни в Европу, ни во французские владения в Вест-Индии. Никто из местных судовладельцев не соглашался рискнуть и попытаться прорвать блокаду. У беглецов было с собой слишком мало денег, чтобы возместить потерю судна, если оно будет захвачено сторожевым кораблем и конфисковано.

Ливси занялся китобойным промыслом. Не ради хлеба насущного, а задумав свести плотное знакомство с моряками-китобоями, чтобы как-нибудь подговорить их на захват шхуны, — и все-таки прорваться в Европу или Вест-Индию. Ливси знал, что я, получив его письмо, устремлюсь к острову, — и хотел составить мне компанию в этом предприятии.

Но затем, неожиданно для себя, Ливси всерьез увлекся делом, которое поначалу считал лишь средством покинуть Лабрадор.

— Это непередаваемое ощущение, друг мой Джим, — говорил он мне, — стоять на носу хрупкой лодочки, которую морское чудовище может сокрушить одним ударом своего хвоста, сжимать в руке гарпун, ничтожный в сравнении с размерами Левиафана, и все же вызвать на бой эту всесокрушающую силу, и добиться победы! Иногда мне казалось, — добавил он горько, — что это аллегория, символизирующая нашу борьбу с Ганноверами. С той лишь разницей, что огромных кашалотов, хищных и прожорливых, я побеждал. А не менее хищного и прожорливого Георга загарпунить пока не удается…

Ливси сделал быструю карьеру китобоя. Начал гребцом вельбота, затем стал гарпунером, — и благодаря острому глазу, твердой руке и самообладанию в минуты опасности добился изрядных успехов на этом поприще.

Но в том, ради чего все затевалось, доктор не мог похвалиться какими-либо достижениями. В китобои и рыбаки шли люди мирные, и никого из них подбить на захват судна не удалось бы. Местные же моряки, склонные к риску ради денег, давно плавали на других кораблях, которым в залив ходу не было, — на приватирских или невольничьих.

Минул год после падения Квебека, и Ливси посчитал, что уже не успевает мне помочь, что я уже давно съездил на остров без него (он и не догадывался, что я едва успел прочесть его письмо, странствовавшее кружными путями и где-то застрявшее). Теперь он думал лишь о том, как выбраться самому, и придумал: раз судно не удается ни арендовать для опасной затеи, ни захватить, — его надо купить.

И купил. Ту самую шхуну водоизмещением чуть более сотни тонн, на которой позднее прибыл к острову… Но купил в кредит и не мог уплыть на ней за океан, не расплатившись. Вернее, мог, конечно же, но… Но тогда это был бы не доктор Ливси. Захватить корабль, взять его как трофей он был способен, однако украсть, воспользовавшись доверием, — никогда.

Он написал в Англию, Эктору, — тот распоряжался кое-какими суммами, оставленными доктором, их хватало, чтобы заплатить за шхуну.

Ожидая, когда поступят деньги, Ливси занялся все тем же промыслом, но уже как propriétaire — владелец и капитан шхуны. Понятно, что капитаном он был номинальным: лишь принимал решения, а воплощал их — прокладывал курс, командовал матросами — старший помощник.

Но теперь дело не заладилось — как ни велик был залив св. Лаврентия, за год китов в нем выбили почти полностью: слишком много китобойных судов, лишенных возможности выйти на океанский простор, бороздило те воды.

Точнее, китов-то оставалось там еще много, однако принадлежали они к породам, недоступным китобоям, — либо слишком быстрые, легко уплывавшие от гребного вельбота, либо слишком крупные, убить и даже серьезно ранить которых гарпуном не удавалось. Местные китобои привыкли к такому порядку вещей, и полагали его нормальным: раз не все киты сотворены Господом для людей, так тому и быть. Ливси считал иначе: не гарпун, но разум — вот главное оружие, коим Создатель снабдил человека, и вся тупая мощь природных сил бессильна перед ним, сколь бы ни была она велика.

Но Левиафана чистым разумом не повергнуть, и доктор использовал его (вкупе с приобретенными познаниями об охоте на китов), чтобы изобрести новшество, которое, как он надеялся, совершит коренной переворот в китобойном промысле.

— Вот оно, мое детище, — сказал он с гордостью, сдернув чехол с носовой пушки. — Я долго экспериментировал, пытаясь создать нечто вроде громадного арбалета, но в конце концов пришел к идее canon à baleine, китовой пушки.

Я удивленно рассматривал небольшую вертлюжную пушку. Она напоминала трехфунтовку «Патриции», но ствол отличался иными пропорциями, был более тонким и вытянутым. Сильнее всего меня удивило то, что из жерла орудия торчало нечто вроде большого копья, либо стрелы, вовсе уж громадной. От «стрелы» тянулся прочный линь, уложенный в объемистую бухту, к другому его концу крепился небольшой бочонок, окрашенный в яркий оранжевый цвет.