Одиссея капитана Балка - [6]

Нет? А раз так, то каждое их предложение или просьба, должны быть рассмотрены тобою, как направленные к общему благу и пользе! И в данном случае, с черноморцами, это тоже вовсе не «тактические мелочи». Идет война, брат. Я хоть и женщина, но понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. А, кроме того, на войне бывают ли мелочи? Вот и Миша, и те, кто пришли вместе с ним, все это очень хорошо знают. Так что причины их настойчивости мне вполне ясны.

Вспомни сейчас, как ты уверял всех нас, что «макаки не посмеют»? И итогом этой ТВОЕЙ уверенности стала наша уже вполне очевидная неподготовленность к схватке с ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? И вспомни, каким шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась, и к чему в итоге привела бы эта война, при естественном течении событий.

Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место Государя, вождя, во главе своего народа. Ведь долг суверена — вести его, беречь, а не «пострадать за него» в будущем. Или пытаться «телеграфировать» всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно я знаю точно, я лично всегда готова быть для тебя, и буду, опорой в самую трудную годину. Выше голову, братишка…

И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый папА не согласился бы кое с чем из того, что Миша предлагает. А кое-что — сразу гневно отверг бы. Но, во-первых, он не знал ничего из того, что сейчас открылось тебе, нам с тобой. А во-вторых, вспомни: разве он хоть раз сказал, или хоть намекнул, что его решения — не его личные? Или, что ответственность за них лежит не на нем, ибо они есть результат некоего «промысла высших сил»?

Так что, мой дорогой, мой возлюбленный братик, или найди в себе силы делать то, что повелевает долг государя великой державы и подсказывает тебе чудесным образом дарованная свыше помощь, или… ну, я не знаю, право. Возможно, что та твоя идея с патриаршеством, не такая уж и фантастическая?

* * *

Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках, тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один лишь шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?

На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться с тем, что если бы не чудесная, предопределенная свыше, встреча его с Банщиковым, не удивительная настойчивость и убежденность сестры, то во многом, слишком во многом, к сожалению, он поступал бы иначе, чем делает это сейчас.

Не пошли ему Господь поддержку свою в тяжкую годину в лице Михаила и его друзей, он, скорее всего, действительно привел бы и себя, свою семью и всю Россию к тому ужасному 17-му году, о котором Банщиков поведал им с сестрой в леденящих душу подробностях.

Сказать, что он сразу, с первой их встречи, поверил в слова внезапно свалившегося, как снег на его цареву голову, корабельного доктора с «Варяга», значит сильно погрешить против истины. Слава Богу, что первое удивление и интерес, подкрепленный затем объясненными или прямо предсказанными Банщиковым фактами, подтолкнули Николая удержать его подле себя. Но только памятный взрыв бешенства у Михаила, заставивший его рассказать ВСЕ, перевернул в голове царя не только его устоявшееся мировосприятие, но и понимание собственной роли в системе координат «Бог — Государь — Народ», как и бесценности тех людей, что искренне готовы служить России и ему, не просчитав сперва собственного с того навара.

И именно в таком порядке. Сначала — служить России. И лишь затем — Императору, самодержцу, помазаннику Божьему! Когда Николай осознал, что он для Михаила — обычный человек, хоть волею судеб и самый главный начальник, ему стоило большого труда не дать внешне проявиться весьма неприятному удивлению от такого алогизма.

В собственном его сознании место Государя находилось не во главе народа, а где-то там, много выше, — между народом и Богом. В этом он был убежден с молодых ногтей. И все эти десять лет на троне, чем дольше он царствовал, тем самоувереннее чувствовал себя все ближе и ближе к Небу.

К началу войны он был уже совсем не тем робким молодым человеком, который после кончины отца явно страшился престола, ища поддержки у друзей, родни и невесты, по-человечески еще мало знакомой ему девушки. Ведь влечение страсти и пылкая влюбленность туманят разум идеалом, но никак не заменяют прожитых вместе лет, пройденных дорог и выстраданных бед…

Чем выше возносишься, тем больнее падать. Когда «хозяин земли Русской» внезапно осознал, какая мрачная бездна разверзлась впереди, во многом благодаря его собственной гордыне, Николая обуял ужас куда больший, чем тогда, в Ливадии у гроба почившего Государя-отца.

Проводя в поисках выхода ночи в молитвах и смятенных думах, самодержец то цеплялся за мысль о новой деспотии, то готовился искупить свои ошибки отречением и монашеством. Но, в итоге, свыкся, наконец, с неизбежностью упорной и кропотливой работы на пути, предложенном ему Вадиком и его друзьями. Тугодумом Николай не был. А если отринуть мистику, то разум так же был за то, что предложенный иновремянами путь выживания и России, и его семьи, был вполне реализуем. Теоретически.