Одинокое путешествие накануне зимы - [7]

Я только что добыл леопарда, а до этого были всякие приключения, которые могли сильно плохо кончиться, но они кончились хорошо, и настроение было отличное. Я пытался заговорить с Филиппом, думая, что он тоже доволен, но он отвечал односложно, внимательно рулил следопытом, который светил по сторонам сильным фонарем. Карабин у Филиппа был снят с предохранителя. Я замолчал и тоже стал коситься на черные дыры в кустах, хотя и не очень понимал, чего он боится — двигались мы шумно, слышно было за километр…

Когда вышли к машине, Филипп разрядил карабин, бросил его на сиденье, достал пиво и улыбнулся. Одобрительно ткнул пивной банкой мне в плечо:

— Отличный выстрел. Он умер с куском привады во рту, — кивнул на леопарда.

— А чего ты так опасался на речке?

— На речке? — переспросил Филипп. Он не любил вопросов про опасности.

— Ну да, когда возвращались…

Он перестал улыбаться и посмотрел в темноту, вверх по той самой речке:

— Там тропа… львы были вечером.

— Ты же говорил, они боятся?

— Да… — Филипп качнул головой, — но ночью они охотятся.

Это было нелогично, но очень точно, и я хорошо запомнил. Он говорил о том же: ночь — особенное состояние природы.

Мы забрались в открытый джип и поехали в лагерь. Допили по дороге со следопытами весь запас пива и один из них, бедолага, так и остался спать в кузове…

Снова большими хлопьями густо повалил снег. Все исчезло. Небо, скалы другого берега, деревья в лесу, лодка. Даже речка притихла. Было так беззвучно, спокойно и одиноко, будто окружили чем-то, что вроде и есть, а вроде и нет ничего. Я глядел в рябую сероватую глубину снежной завесы и думал, что всю свою жизнь прожил вот так же — окруженный такой же кажущейся стеной дел и забот. Многое так и осталось за ней. Таню вспомнил, мы вместе прожили двадцать пять лет… Я сидел, уткнувшись взглядом в мокрую, черную и блестящую гальку под ногами. Я не умею долго думать о жене: либо расстраиваюсь отчего-то, либо начинаю тосковать.

Река небыстро текла узким руслом. Скал поубавилось, стали подходить заросшие лесом распадки с ручьями и таежными речонками. Я подрабатывал веслом, направляя лодку, поглядывал из-под капюшона, снежинки падали на лодку, на вещи, закрытые тентом.

И тут же таяли, и хлюпали под сапогами. Мои ноги в этих сапогах, расправленных доверху, были приятно сухими. Под непромокаемой курткой тоже было сухо и тепло. Есть какая-то наивная радость, когда ты защищен от непогоды. Кажется, что и от всего другого ты так же защищен…

…Три крохаля с неожиданным шумом взлетели из-под берега, напугали хлопаньем крыльев, над речкой ровненько потянули. Крупные утки, серые с белыми зеркальцами в середине крыльев. С рыжеватой хохлатой головой и длинным клювом, крючочком загнутым на конце.

Как-то весной на медвежьей охоте я наблюдал, как крохали ловили в море селедку. Было это на Дальнем Востоке, сельдь огромными косяками нерестилась вдоль охотского берега, и тут были все: медведи, белоплечие орланы, чайки, топорки, разные утки. Самыми ловкими были как раз крохали, они ныряли в косяк и выскакивали с бьющейся селёдиной в длинном клюве. Рыбины телом были почти как утки, но крохаль перехватывал трепещущую селедку с головы, задирал клюв к небу, и рыба в конце концов оказывалась внутри. У них, правда, не часто это получалось. Чаще отнимали чайки, они не доставали до селедки в глубине и поэтому внимательно следили за крохалями. Огромные орланы косолапыми безрукими пеньками бродили, а иногда бегали вприпрыжку по берегу, наблюдая это безобразие. Им пока вообще мало что перепадало. Потом штормануло и набросало на берег и селедок, и ламинарий, обвешанных селедочной икрой. Тут уж все поели…

Я все не мог позвонить. Телефон не брал в каньоне.

Два года назад мы всем семейством сплавлялись здесь. Мы не шли через перевал, а залетели на вертолете ниже каньона. Конец августа был, плыли по прекрасной летней речке, рыбачили, купались, пировали, день рождения Сережи как раз пришелся…

Серега, мой старший, двадцать один ему как раз здесь, на Лене, исполнился, мне кажется, равнодушен к природе. Никакого особенного любопытства у него к ней. Может, и зря я расстраиваюсь: обычный городской парень — в Москве ведь ни дождя, ни снега не бывает, ни восхода.

Маленький он был совсем другой. Мы не пропустили ни одного выходного на даче, чтобы не пойти в лес. Жгли костерок из сучочков, жарили на нем сосиски или хлеб. Он очень это любил.

Позже я много брал его с собой, мы охотились в Африке, сплавлялись на Дальнем Востоке. С моей подачи ходил он с друзьями пеший маршрут по прибайкальской тайге… не помогло. Чем старше он становился, тем меньше в нем оставалось естественной детской тяги, что водила нас в лес «жарить хлебушек». Мне говорят, позже, с возрастом все к нему вернется. Не думаю. Сама жизнь разворачивается куда-то в другую, в силиконовую сторону, и с этим ничего уже не сделать.

Каньон кончался, скалы сменялись невысокими крутыми сопками, заросшими тайгой, меж ними болотины стали попадаться с торчащими из-под снега кочками. По навигатору еще километров пять-семь оставалось до Малой Лены. Там можно было обедать.