Одинокое путешествие накануне зимы - [53]

Метра на три выше ступеней возле скалы был опасный натек льда, его надо будет обходить влево, соображал Веня, задирая голову. Там очень кстати изо льда торчит камень, на нем можно отдохнуть. Камень — это минус одна ступень.

И он снова полез.

Это был не камень. Изо льда торчал сапог. Целый. Даже сточенная подковка и гвоздики были видны. Он не решился на него встать, вырубил рядом большую ступеньку и обстучал сапог обухом топора. От ударов натек у скалы сорвался большим куском, едва не утянув за собой. Веня еще обстучал, очистил мелкое ледяное крошево и стал пробовать пройти вдоль скалы. Под руками было что-то непонятное… мох или… изо льда торчала меховая шапка! Венька опасливо потрогал, потянул и увидел светлые волосы! Это был человек! В тулупе и шапке! Прижавшийся к скале…

Веня спустился на несколько ступеней. Человек как будто нависал над ним, если бы он сорвался, снес бы и его. Веня глянул вниз — лететь было высоко. Он стоял на скользкой ледяной ступени, вцепившись лезвием топора в другую, и соображал. Можно было лезть вдоль скалы прямо по человеку, стоять на нем, вырубая ступени… или сбросить его вниз. Иначе не пройти. Крепясь, поднялся к покойнику, понюхал — ничем не пахло, только сыростью. Снова спустился, расширил площадку под ноги и начал аккуратно, стараясь не задевать замерзшего, отбивать острием. За этой опасной работой он немного привык к «тулупу», как будто делал для него неплохое дело, и уже не очень боялся. Сорваться было опасней.

Небольшой мужик, может, и мальчик, сидел у скалы, скорчившись лицом в колени, как в утробе матери. К Веньке он был верхом собачьей ушанки — лица видно не было, только светлые волосы выбивались сбоку из-под шапки.

Когда Веня сбросил ледяную глыбу, едва сам не улетел, уже хорошо вечерело. Веня рассмотрел человека сверху и не стал спускаться, он очень устал. Дрожа и коченея, стал рубить дальше. Сколько еще впереди, Веня не видел. Небо темнело на глазах, в голову лезли страшноватые мысли: почему мужик остался именно в той нише и есть ли здесь выход вообще?

Уклон становился положе, рубить стало опаснее, руки от холода, усталости, а больше от страха плохо держали топор. Веня не мог смотреть вниз, в голове назойливо стучало, что там сейчас будут лежать двое.

Он совсем выбился из сил. Стоял на коленях на скользкой ступени, держался топором за только что вырубленное углубление выше, больше схватиться было не за что, вокруг рыхлый лед. Правее и выше начиналась скала, до нее было всего метра полтора, но вниз — сто метров полета. Рубить ступень в ту сторону было нельзя, он бы точно сорвался… Веня еле держался, сердце колотилось плохо, он терял силы… Все решения были плохие, но и спуститься вниз он уже не мог.

Веня зарубился топором, переполз на последнюю ступень и, умоляя кого-то, стал подниматься во весь рост. Уже не думая, шагнул по льду и вцепился топором и руками в острый гребень скалы. Как он не поскользнулся, как удержался за скалу, он не понимал. Отдышавшись, осторожно пополз на коленях между двумя наледями по крошащемуся каменному хребтику. Вскоре стало еще положе, наледь кончилась, Веня осторожно пошел по мокрому и глубокому снегу и, забравшись на невысокие отвесные скалы, увидел перед собой спокойную вечернюю долину. Один склон еще освещался солнцем. Было тепло. Веня устало сел на траву, оглядывая тихо замершие знакомые горы. Это было невероятно — рядом внизу бурлило первобытное ущелье, омывая ледяную глыбу с человеком.

Неподалеку на схождении двух долин стоял старый алтайский аил. Веня забрал рюкзак, оставленный на склоне, и направился к нему. Уйти бы в свою избушку, но сил совсем не было.

Он варил кашу и думал о сброшенном мужике. Что занесло его в такое странное место? Кто он? И что с ним делать? Можно было сходить к старику-алтайцу, чтоб тот съездил за милицией. Или что? Ему грезилось, что он снова спускается, а замерзший ждет его там живой. Будто они с ним знакомы, даже братья. Рад Веньке, рассказывает что-то непонятное.

Утром проснулся рано, отколотил десяток кованых скоб от углов избушки, сходил, отвязал свою веревку на осыпи, снял все веревки и лямки с рюкзака и стал устраивать страховку вдоль своих ступеней. Так и спустился вниз. Глыба в ручье обтаяла почти вся, только в сгибе ног немного осталось. Вода полоскала одежду. Веня легко отбил остатки льда, вытащил на сухое, перевернул. Покойник, несмотря на мокрую одежду, оказался совсем не тяжелым.

Лицо обычное… только напряжено, будто в судороге, потемнело слегка, и скулы обтянуты кожей. Глаза, прикрытые сморщенными веками, запали. Такая же, как и у Веньки, плохо растущая рыжеватая борода неопрятно облепила скулы и тощую серую шею. Мужик был примерно его возраста. Русский вроде, судя по волосам. Веня оттащил его от ручья. Одежда была крепкой. Тулупчик с вышивкой вокруг пуговиц, штаны не то серого, не то черного цвета из грубой ткани. В глыбе льда мужик был как-то поживее. Теперь же Венька немного брезговал. Постоял, морщась, подумал, что же с ним делать, и стал расстегивать пуговицы на тулупе.

Местами под тулупчиком был лед. Веня принюхивался: покойник ничем не пах. Кожаный ремешок на поясе… Рубашка — косоворотка с вышивкой по вороту. На шее позеленевшая цепочка с большим крестом. И тулупчик, и сапоги — все старого покроя… Да сколько же ты пролежал здесь?! Веня стал смотреть внимательнее. В карманах штанов — ничего. На лезвии ножа надпись: «Саблинские мастерские. 1827». Дальше неразборчивая мелкая надпись. Кожаная длинная сумочка вдоль пояса. Веня пощупал и расстегнул застежку — в сумочке было золото в мешочках. Тяжелое, бурое, чуть латунное. Царапнул ножом по небольшому самородку — ярко зажелтело. Ничего в Вене не шевельнулось. Он высыпал золотой песок обратно и затянул кожаные удавки.