Одинокое путешествие накануне зимы - [49]

Противоположный берег Аргута, далекий отсюда и хорошо видный, вздыбившись от реки крутыми скалами, выполаживался в альпийские луга и, словно приглашая погулять, вел спокойными травянистыми склонами к отвесным скалам у самых белых вершин. Все это было очень, очень близко. И Венька гулял взглядом по тем лугам.

Он сидел, улыбался, вспоминал, как задыхался и изнемогал в первые дни. Как проклинал и золото, и свое упрямство, но почему-то все-таки шел. Он начинал понимать, что его тащило сюда, что давало силы. Там, внизу, откуда он поднимался, в прозрачных березняках и густых, темных и пахучих пихтачах тоже было красиво. Даже сквозь нечеловеческую усталость это чувствовалось. И он в который уже раз вспоминал мудрые глаза Палыча. Ох, дед, все ты знал! И мысленно обнимал старика и гладил его старую спину.

Надо было обустраиваться, а ему хотелось подняться выше. Ближе всего был снеговой хребет слева. В самой высокой его точке несколько рыжеватых останцов замерли на фоне голубого неба. В лучах солнца они казались золотыми. И Веня пошел.

Довольно быстро прошел южным склоном, где снега не было, и потом долго поднимался. Он так устал, что уже не очень понимал, что делает. Сухари, которые утром сунул в карман, давно кончились, в желудке сосало, в ботинках хлюпало, штаны почти до пояса были мокрые. Наконец Венька вышел к скалам, вблизи они оказались совсем не худенькими и не такими рыжими, но каменными и холодными. Он сел на уступ, отдышался, ботинки вытряхнул.

Горы золотились в закатном солнце. Огромная белая страна хребтов, пиков и долин простиралась вокруг и вдаль, желтела вершинами в уходящих лучах, темнела ущельями и лесными склонами внизу, где солнца уже не было. Здесь, наверху, дул ветер, но очарованный Веня не ощущал холода, глядел и глядел. И чувствовал себя частью этого мира. Чувствовал, что имеет такое же право быть здесь, как и эти горы, этот рассыпчатый розовеющий снег под ногами.

И силы, совсем уж было иссякшие, были снова в нем. Он их ясно чувствовал, встал и пошел вниз. Напрямую, туда, где ночевал сегодня. Шел, широко шагая, как будто летел, иногда спотыкался и съезжал по снегу, вставал с неизвестной до того уверенностью и радостью в душе, снова шагал и улыбался. Солнце зашло, небо на востоке стало лиловым, белые вершины мутнели и погружались во тьму. Он знал, что ночь застанет его в дороге. Он не боялся этого.

Утром у Вени все тело гудело. Он полежал, слушая, как маленький ручеек за стенкой, рукавчик от речки, радуется наступающему ясному дню. Вылез из спальника. Солнце спускалось по склону горы и вот-вот должно было заявиться на его поляну. Он взял полотенце и пошел на речку. Пришло и солнце, озябшие зайчики скакали по ряби.

Поеживаясь, разделся до пояса, зачерпнул из речки и прижал ладони к лицу. И не узнал его. Сквозь щетину проступали скулы. Он мылся, радостно щупал ребра и окрепшие мышцы спины. Живот еще был, конечно, но ремень уже переехал на несколько дырочек. Он зачерпнул воды в котелок и пошел собираться. Он решил жить в той верхней избушке.

Перед избушкой по краям поляны толпился молодой пушистый подрост. Над ним и дальше по всему косогору стоял старый, просторный кедровый лес, местами из травы торчали замшелые камни, а иногда и остатки скал. Но главное, отсюда, прямо с порожка, был такой соблазнительный вид, что он, сбросив тяжелый рюкзак, опять долго сидел и смотрел на горы, мысленно то тут, то там подкладывая белый лист. Пачку ватмана и коробочку акварельных красок Палыч сунул ему в рюкзак в последний момент.

Он смотрел на горы, и ему хотелось сразу всего — поработать лотком на ручье, ватман прилепить и попробовать, что за краски купил Палыч, но и просто сидеть и смотреть на горы тоже было неплохо. Вспомнилась вдруг московская квартира — там он тоже был свободен. Какие разные это были свободы.

Веня подмел в избушке, сжег в печке мусор, разобрал рюкзак, вещи разложил. Долго колдовал и устраивал продукты. С ними получалось не очень. За первую неделю он слопал в два раза больше, чем рассчитывал, но не расстраивался — по мере того, как втягивался в работу, аппетит убавлялся. Да и горы переставали быть чем-то страшным — на полянах у реки рос дикий лук, цвела земляника, прошлогодние шишки были полны кедровых орешков, и, если что, можно было сходить к алтайцу.

Веня работал неторопливо, тело побаливало от вчерашнего «восхождения», и это почему-то было ему приятно. Это была легкая-легкая свобода, какой он не знал никогда — он ничего не загадывал вперед, но самое главное — совершенно не тяготило прошлое. Даже и вспомнить не мог, что же раньше так мучило.

К вечеру у Вени был полный порядок. Всю «цивилизацию» — консервные банки, обрывки полиэтилена, пластиковые бутылки — собрал вокруг избушки и спалил на костре. Дров заготовил, суп сварил из тушенки. В избушке было жарко, он шире распахнул дверь, сел на крылечке и потянул в себя черную прохладу ночи, запахи кедров, подсыхающей прошлогодней травы и растущей новой. На Большую Медведицу уставился, огромную и яркую, выползавшую из-за хребта. Она была на одном уровне с ним, на черном небе, усыпанном звездами. Луна еще не выбралась из-за горы, и белые вершины по горизонту будто изнутри светились мягким, непонятно откуда исходящим мерцанием. Их спокойные ясные силуэты и зеленоватые в лунном свете долины манили.