Одинокое путешествие накануне зимы - [39]

…Проводить вышел. Расслабленный, пьяненький сел на крыльцо. «Хорошие вы ребята!» — думал, глядя, как Наталья забирается в машину. Уазик, светя одной фарой, жалобно подвизгивал, его кособочило до самой земли… «Что же ты, Господи, детишек им не дашь? — вздыхал дед. — Молодые, здоровые… с детишкамиребятишками хорошо. Вон у меня — двое внучат! Разве плохо?!»

Машина, далеко ощупывая ночное озеро узким желтым пучком, свернула за остров, и ее не стало видно.

Кружка кофе

Андрей дошел до лагеря, плюхнул кукан у воды. Ленки, насаженные на тальниковый прут, бессильно разъехались хвостами по песку. Не освободиться уже было, и они только глотали воздух, жадно раскрывая жабры. Рыбак прислонил спиннинги к лодке, сполоснул руки. Верхний ленок съехал с кукана и запрыгал, пачкаясь. Андрей присел, провел рукой по гладкому рыбьему телу, счищая песок и речной сор. Ленок снова стал золотистым, плавники растопырил.

Вчера вечером, когда они чалились и ставили лагерь, лил дурной ливень. Серо-черное небо не отличалось от кипящей речки. Все было скользким мокрым месивом: шмотки, палатка, дрова… руки, грязные по локоть.

Сейчас же речка мягко переливалась под солнцем и отражала чистое небо. Было одиннадцать утра, а уже жарило. Палатка обвисла и не везде еще высохла, промокшие вещи разложены вокруг на бревне и кустах. Стас все вытащил на солнце и куда-то исчез. Андрей огляделся — не видно было дружка.

Стас всегда что-то делал: зашивал портки, которые давно надо было выбросить, сапоги клеил, чистил картошку, и видно было, как он доволен этим простым делом, зависящим только от него. Полощет Стас штаны в речке и улыбается сам себе в редкие светлые усы, почти незаметные на лице. Это если один, если же кто-то стоит рядом, то штаны моются с прибауточками, знает он их без счету, на все случаи жизни. Но шутит чаще всего по своему поводу, как бы извиняясь, что он такой вот неумеха-растеряха, спасибо, что взяли с собой на сплав. Если же дела кончались, а может и еще по какой-то уважительной причине, его замершую фигуру можно было обнаружить где-нибудь в сторонке у речки или у костра, если никто не мешал. Стас писал в дневничок. Всю свою жизнь он их вел. Всегда в маленьких книжечках, которые помещались в любой карман, мелким-мелким почерком. На коленке писал или просто на ладони, из-за близорукости уткнувшись носом в убористые строчки. Они дружили лет тридцать, но Андрей не знал, зачем эти дневнички. Бывало, правда, немало забавных случаев, когда, через много лет попав на ту же речку, Стас быстро листал такую вот записную книжицу и обращался к причалившему к ним старику-тунгусу по имени-отчеству…

Андрей сдвинул дымящиеся головешки, насыпал сверху мелких веточек. Встал на коленки. Ему всегда нравилось раздувать костер. Особенно когда жизни в угольках едва-едва оставалось. Аккуратно, слабенько сначала дул, дыму прибавлялось, на черных головешках ширились жгучие алые точки… подталкивал к ним легкий сухой мусор. Когда пламя поднялось, взял котелок с остатками утреннего чая и пошел за водой.

С берега еще раз глянул Стаса. Вниз речка уходила широким чистым плесом, выше их стоянки был поворот с большим заломом на том берегу. Нигде не видно было. Может, за грибами пошел… Андрей поймал прозрачную струю котелком.

Приладил над костром сук, повесил котелок, вытер мокрые руки о джинсы и достал сигареты. Вообще-то он курил трубку, но на сплаве — сигареты. Удобнее, не возиться. У них, кстати, все со Стасом так было — чем проще, тем и лучше. Взять хоть этот вот кривой сук с котелком, по-таежному перегнутый через костер, — люди основательные давно уже с таганками ходят. Или сам котелок — алюминиевый, мятый-перемятый, с проволокой вместо дужки, сто лет ему… Им как будто не важно все это было. Лишь бы в тайгу слинять, а там как-нибудь. Стас, на балконе которого хранился весь их походный скарб, никогда, кажется, и не ремонтировал его дома. У костра шутки свои шутит и чинит, а не получается — ничего, разведет руками, прищурится хитро: «Раз ку-ку, два ку-ку, пернул повар во муку, сам в муке, хрен в руке, жопа в кислом молоке! Перебьемся, Андрюша, хе-хе…» Андрею это не всегда нравится, но он не помнит, чтобы они когда-нибудь ругались. Погудеть маленько друг на друга могли, но беззлобно, какой смысл злиться, если точно знаешь, что дружок твой раздолбай. По поводу того, кто больший раздолбай, каждый имел свою точку зрения, но в силу все того же раздолбайства, а может, и еще по какой, более веской причине никогда на ней не настаивал.

Ворона прилетела. Села на высокую ветку лежащего на земле большого тополя, на нем сидел и Андрей, нагнула голову ниже плеч, собираясь каркнуть, но увидела человека да так и замерла в неловкой позе. Соображала что-то, поблескивая глазками. Андрей затянулся сигаретой и осторожно себе под ноги выдохнул дым, ворона была очень близко. Он почему-то, может, за находчивость и жизнелюбие, уважал ворон. А может, за то, что они, некоторые из них, тоже предпочитали таежную жизнь и подножный корм. Вроде того, как они со Стасиком. Надо же Андрею было бежать из сытой Москвы. Где все у него было: персональный кабинет в центре, ксива с подписью президента страны, куча журналистов в подчинении. Приглашения на обеды и ужины в лучших ресторанах. Любая роскошная заграница. Все это было там и сколько хочешь, а он сидел здесь, на толстом корявом тополе. В черных болотных сапогах отечественного производства, в тертом-перетертом камуфляже из простого хабаровского рыболовного магазина. Эта ворона тоже, видно, могла жить где-то возле питательной городской помойки, но она, поджарая и неленивая, бичевала на той же таежной речке. Сейчас она одним глазом следила за Андреем, другим же соображала по поводу ленков, разложенных на перевернутой лодке.