Одинокий всадник - [6]

— Выдумывать ты мастер... Я слышал, он давно уже вернулся.

— Мне-то что до того, когда он вернулся? Говорю, своими глазами видел.

— Нет, вернулся он совсем недавно. Четыре-пять дней назад, не больше. Днем скрывается в песках, а вечером отправляется под бок к своей женушке.

— Один он или с дружками своими?

— Да вроде бы один...

— Тогда я тоже его видел. Ей-богу, правда. Вчера после полудня искал своего коня на той стороне Калдыгайты. Уже на обратном пути поднялся на Кыземшек — оттуда далеко видно. Гляжу, вроде всадник в песках. Мелькнул и тут же исчез. Мне даже потом подумалось, не померещилось ли? Но на всякий случай я домой подался, от греха подальше. Кто это был, всадник или зверь какой-то... Вчера после обеда это было.

— А ты и впрямь Кулбатыра видел.

— Все-таки боится попадаться на глаза — сразу скрылся.

— На его месте любой побоялся бы. Когда он в «Алаше»[7] был, много чего натворить успел...

— А что именно?

— Ой, об этом и говорить страшно. За ним столько записано — на десятерых по ноздри хватило бы. Покуражился над людьми, да и кровушки пролил... Долго его потом ловили. Тогда еще указ был: где бы и кто бы его ни встретил — расстрелять на месте. Только он хитрый волк, скрылся в песках, сбил погоню со следа, ушел.

— Говорят, он тогда к туркменам подался... А теперь, видно, и семью хочет туда забрать...

— А я слыхал — сдаваться он явился: надоело скитаться.

— Вот народ, вот народ! Все всё видели, все всё слышали. Потрепаться — языки будто салом смажут, а чтобы сообщить вовремя куда следует, нет их!

— За кого ты нас принимаешь? Если бы кто-нибудь точно что-то знал! А так — разговоры одни. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадывается. Об этом, что ли, сообщать? Кому от таких сообщений польза?

— Все из-за нашей беспечности...

В стороне шел разговор, почти переплетавшийся с только что слышанным.

— Черт, видно, бережет этого Шанау. Отводит от него пули. Да и не только пули... Помните, в позапрошлом году он решил объездить жеребца? А ведь уже под сорок ему — та ли сноровка! Вот жеребец и сбросил его. Да не куда-нибудь, а прямо на кол для привязи скота. Другой бы тут же богу душу отдал, а Шанау хоть бы хны — жив-здоров.

— Ты прав, нечистая хранит его. Кулбатыр никогда промаху не давал, все знают, какой он стрелок, а тут тремя выстрелами свалить не сумел, будто его кто-то под локти подталкивал.

— Просто не суждено Шанау помереть, вот и не помер.

— А я думаю, нарочно Кулбатыр пустил пулю поверх его башки: мол, знай, с кем имеешь дело! Но убивать не стал...

— Скажешь тоже. Прямо как дитя рассуждаешь. Да попадись Шанау ему в руки, Кулбатыр не то что пристрелил бы его — живьем бы съел.

— А что ему Шанау сделал такого?

— Сде-е-лал!

— Да перестаньте вы! Кулбатыр такой же смертный, как и все остальные. И страх в нем есть, и совесть, наверное... Шутка, что ли, двух человек разом уложить? На третьего, видно, просто рука не поднялась. Видели же сами, и Ураз, и Алдаберген по пуле в сердце получили... Там и расстояние было — в пятикопеечную монету попасть можно, не то что в толстопузого Шанау. Даже наш одноглазый Баймагамбет на месте Кулбатыра не промахнулся бы.

— А откуда у него винтовка взялась? Шанау говорит, мол, кавалерийский карабин — по звуку выстрелов узнал.

— Значит, все-таки стрелял. Да не попал. Кулбатыр, конечно, хороший стрелок, да, видно, ружья давно в руках не держал.

— Слушай, а что это ты так сокрушаешься по поводу промаха? Уж не сожалеешь ли ты, что Шанау уцелел?

— Ты что мелешь! С ума спятил, что ли?

— Как бы там ни было, а Шанау крупно повезло. Дуракам всегда везет — ведь ему все нипочем. Не побоялся же он утром смотаться туда со своим кошмовым мешком[8]. Вполне опять мог с Кулбатыром встретиться.

— Да что там ни говорите, а Шанау есть Шанау. И добавить тут нечего.

Обсуждали происшествие и люди, столпившиеся возле коновязи.

— Нет, от судьбы не уйдешь. Судьба погнала на пулю несчастного Ураза.

— Да, бедняга... Царствие ему небесное!.. Только ведь как ни крути, а и он не без греха был. Многим от него досталось. Помнишь, наверное, как братья Имангали возвели поклеп на единственного сына Айкуна: мол, тот шерсть воровал. Разве утрудил себя разбирательством покойный Ураз? Как бы не так! Присудил неповинному парню шесть лет — и взятки с него гладки. Да и только ли это? Мало от него другие плакали? Вот и отлились ему эти слезы. Наказал аллах.

— Не аллах, а Кулбатыр. Так вернее будет.

— Кулбатыр тоже под богом ходит. Всевышний направлял его руку.

— Ты правду говоришь. Крут был на расправу покойный Ураз... Прихожу позавчера в аулсовет и вижу: они вдвоем с Шанау Сатылгана пропесочивают. С двух сторон так и жмут: почему, мол, последний налог не оплатил? Ураз и говорит: «Хочешь в Итжеккен[9] отправиться, собак объезжать?» Так они его, видно, доняли, что, я смотрю, на Сатылгане лица нет. Попробовал вступиться за него: мол, заплатит он налоги, раньше платил и теперь заплатит. Так Ураз как поднялся на меня, как заорет: «А ну заткнись!»

— Так, значит, за это Кулбатыр на него зуб имел? Сатылган ведь вроде родственник ему?

— Какой он ему родственник? Треплетесь — не знаете ничего! Видно, только я могу просветить вас. За убийство своего отца отомстил Кулбатыр.