Одинокий колдун - [9]

Сухие прутья царапали по стеклу, издавая противный дребезжащий звук. Егор разглядел искаженное лицо Ванды, сказал то же, что и обычно:

— Добрый день, тетя Ванда.

— Это ты, змееныш? Чего у окна торчишь? Зови мамку, я с ней сейчас разберусь. Кровавыми слезами зальется!

Прикрыв глаза от слепящей, как прожектор, луны, Егор разглядел, что толстая противная Ванда почти не одета. Рваная ночная сорочка криво свешивалась с жирного плеча, обнажая большую, пухлую левую грудь. Вокруг соска на груди у нее росли пучки черных волос.

— Улетайте, — посоветовал ей Егор. — Мамы все равно нету. Она уехала далеко.

— Куда уехала? Не ври, змееныш. А то доберусь, придушу за тоненькую шейку.

— Сказала, что не выносит скандалов, поедет отдыхать в деревню. Мы ее с чемоданом по веревке на ту сторону спустили, — объяснил Егор.

— Адрес оставила? — деловито осведомилась Ванда.

— Нет, ничего не оставила, — грустно покачал головой Егор.

— Ничего, ты ей скажи при встрече, что не жить ей, падле! Никто меня безнаказанно не оскорблял. Гнить ей в земле, где бы ни скрылась. И вам с папашей гнить! — радостно и безумно тараторила дворничиха.

Она закинула голову вверх, к небу и луне, и медленно, как воздушный шар, украшенный нечесанной гривой волос, опустилась на потрескавшийся асфальт у подъезда. И пошла к себе во флигель.

Егор сидел у окна, смотрел во двор, где черными драчливыми тенями бесшумно метались собаки и кошки. Думал о маме, о себе. Крыс и клопов в комнате тоже не стало, если они не были его кошмарным сном. Но тогда и Ванда летала в этом сне? Чего же он сидит в трусах на холодном подоконнике и смотрит на царапины и трещины в стекле, оставленные метлой дворничихи?

Думал мальчик, что может совсем пропасть в этой жизни, в их диком и веселом дворе. Не из-за войнушки, которую ведет против него Ханна с приспешниками. Не потому, что он очень любит и мечтает играть с мячиком, в футбол, а Ванда мячи и футболистов ненавидит, сразу мячи ножом протыкает. Хочет ходить и ловить рыбу, а отец больше не берет его с собой, чтобы не мешал там пить портвейн (а он бы и не мешал, лишь бы дали удочку чуть-чуть подержать). Егор догадался, что дворничиха сильна по-настоящему, и весь двор, все жители двора в ее власти. Он не хотел ни сдаваться, ни умирать. Решил, что надо к истопнику приклеиться. Истопник ее не боится, сам силен и независим, и в чем-то таинственном тоже разбирается. Хотя так летать вряд ли умеет, на то она и ведьма, чтобы при луне летать. Пусть толстый друг истопника ругается, а Егор все равно придет в котельную.

Ночь продолжалась. Луна высвечивала насквозь весь сквер, все деревья с поредевшими от заморозков и дождей кронами. Егор в окно увидел, как две грузные тени вышли из котельной, осторожно, без шума заперли дверь, и пошли мимо сквера, таясь у стен, к арке. Они что-то несли в руках и старались, чтобы никто их не заметил. Вот это да, жизнь и приключения еще есть! Конечно, это шастали в ночи истопник с толстяком. Егор спрыгнул с подоконника, натянул трикотажные штаны, на бегу прихватил кофту и помчался прочь из квартиры, вдогонку за таинственными мужиками, чтобы узнать про их ночные дела.

5

Они шли по Большому проспекту в сторону заводов и доков. Шли не по пустому полотну дороги, где блестел мокрый черный асфальт и вспыхивали разными огнями светофоры, опять таились, крались вплотную к домам. Держались в тени деревьев, под черными неживыми окнами. Полночь была, все нормальные люди давно спали, так и не узнав про всякие странные дела соседей. И сам Егор короткими скрытными перебежками, от куста к стволу, от газетного киоска к бочке с квасом, затем к обшарпанному углу дома с вываливающимися кирпичами — воровато, умело преследовал мужиков.

Через несколько кварталов на проспекте был сквер, старый и большой, он тянулся от Большого до Среднего проспекта. С одной стороны сквера высились красные старинные здания, в которых теперь была больница и морги. С другой — пожарная часть со смешной, тоже дореволюционной, вышкой и большими гаражами.

Когда-то сквер был густо засаженным парком, сразу после войны его решили окультурить — повалили сотню деревьев, разбили цветники, сделали дорожки, посыпанные гравием, расставили скамейки и бетонные статуи физкультурников и пролетарских вождей. Но все эти признаки культуры катастрофически быстро дряхлели и разваливались. От асфальтовой аллеи осталась каменная крошка, от скамеек — остовы с торчащими железками. Цветники затоптали, на месте цветов привольно размножались сорняки, а вслед за ними потянулись тоненькие топольки, дубки и клены. Сохранилась деревянная эстрада, торчащая среди дикого приволья черной от мокроты и гнили ушной раковиной.

Мужики походили по скверу, отыскивая только им известное укромное место. Егор уже подумал, что они тайные юннаты (юные натуралисты, он тоже чуть-чуть в кружок ходил, в Дом Пионеров), потому что они зачем-то щупали землю, кусты, стволы деревьев, тихо споря между собой. Считали шаги от ограды до неизвестных Егору ориентиров. Затем истопник достал из громоздкого свертка что-то длинное, прут или дрын, примеряясь, потыкал дрыном землю в нескольких местах. И, наконец, с размаху засадил палку в землю (и тут Егор догадался, что истопник притащил в сквер те заточенные колья, что он видел в котельной). Истопник занес над головой большой деревянный молоток и стал им махать, забивая кол в землю.