Одинокий голубь - [8]

Но отчего-то, несмотря на явное отсутствие опасности, Калл никогда не чувствовал такого сильного напряжения, как в последнее время. Постоянно кому-нибудь что-нибудь было нужно. Работа как таковая, чисто физическая, его не угнетала. Он был не из тех, кто может целый день сидеть на веранде, играя в карты или сплетничая. Он тянулся к работе и просто-таки устал постоянно показывать всем пример. Он все еще считался капитаном, и все, казалось, не обращали внимания на то, что война давно закончилась и нет никаких войск. Он так долго отвечал за всех, что им казалось само собой разумеющимся, что со всеми мыслями, вопросами, нуждами и сомнениями следует обращаться к нему, каким бы простым ни было дело. Люди не желали переставать считать его капитаном, да и сам он продолжал брать на себя ответственность за все. Это стало его естественной потребностью, потому что он делал это очень долго, но он не мог не понимать, что это уже ни к чему. Они даже не были полицейскими, а всего лишь содержали платную конюшню да торговали лошадьми, если находился покупатель. Работу, которой они занимались, он мог делать во сне, и, хотя за последние десять лет его обязанности сильно сократились, жизнь легче не стала. Все как-то уменьшилось и поскучнело, вот и все.

Калл не был мечтателем, это больше по части Гаса, но на своем пригорке у реки, один, ночью он и не мечтал. Лишь вспоминал былые годы, когда человек, шедший по тропе индейцев, всегда должен был держать ружье на взводе. Но его раздражало, что он постоянно занимается воспоминаниями, ему претило только и перебирать все в памяти, как старик. Иногда он заставлял себя встать и пройти пару-тройку миль вдоль реки и обратно, чтобы выбросить все эти воспоминания из головы. И когда он чувствовал, что снова в настоящей форме, что, если нужно, снова сможет стать капитаном, он возвращался в Лоунсам Дав.

После ужина и ухода Калла Август, Пи Ай, Ньют, Боливар и свиньи удалились к веранде. Свиньи рылись во дворе, иногда натыкаясь на ящерицу или кузнечика, змею или неосторожную саранчу. Боливар вытащил точило и в течение минут двадцати точил нож с красивой костяной рукояткой, который он носил у пояса. Рукоятка была выточена из рога оленя, а тонкое лезвие сверкало в лунном свете, когда Боливар осторожно водил им взад-вперед по точилу, время от времени поплевывая на камень, чтобы смочить поверхность.

Хотя Ньюту Боливар нравился и он считал его другом, его привычка каждый вечер точить нож слегка нервировала юношу. Постоянные шутки мистера Гаса оказывали свое действие, хотя Ньют и знал, что Август шутит. Он не понимал, зачем Боливар точит нож каждый Божий вечер, хотя никогда им не пользуется. Когда он задал этот вопрос Боливару, тот улыбнулся и попробовал лезвие большим пальцем руки.

– А это как жена, – ответил он. – Лучше каждый вечер гладить.

Ньют не понял, о чем речь, а Август заржал.

– Если так, то твоя жена, верно, уже основательно заржавела, Бол, – сказал он. – Ты ее точишь не чаще двух раз в году.

– Она старая, – заметил Боливар.

– Чем старше скрипка, тем слаще музыка, – ответил Август. – Мы, старички, любим поточить не меньше молодых, а может, и больше. Ты привози ее, Бол, пусть живет здесь. Только подумай, сколько сэкономишь на точилах.

– Этот ножичек войдет человеку в горло, как в масло, – сказал Пи Ай. Он умел ценить такие вещи, сам владел прекрасным ножом Боуи. У этого ножа было лезвие длиной в четырнадцать дюймов, и Пи Ай приобрел его у солдата, который вроде бы купил нож у самого Боуи. Пи Ай не точил свой нож каждый вечер, подобно Боливару, но периодически вытаскивал его из больших ножен и проверял, не затупился ли он. Это был его праздничный нож, в обычной работе, чтобы резать скот или кожу, он им не пользовался. Боливар тоже не использовал нож для каждодневной работы, но иногда, если было подходящее настроение, вытаскивал его и засаживал с размаху в стенку фургона или отрезал несколько тонких завитков невыделанной кожи, которую Ньют потом скармливал свиньям.

Август не видел большой пользы от ножей, особенно каких-то необыкновенных. Он носил в кармане старый складной нож, который употреблял в основном для того, чтобы стричь ногти. В старые времена, когда все питались главным образом дичью, он в силу необходимости таскал с собой нож для освежевания добычи, но никогда не считал нож оружием. С его точки зрения, изобретение кольта сделало все остальное оружие меньшего радиуса действия совершенно устаревшим. Для него было испытанием нервов каждый вечер слушать, как Боливар точит свой нож.

– Если уж я вынужден что-то слушать, – сказал он, – то уж я предпочел бы слушать, как ты точишь свою жену.

– Я ее не привезу, – заявил Бол. – Я тебя знаю. Ты попытаешься ее развратить.

Август засмеялся.

– Да нет, меня не слишком привлекает совращение старух, – сказал он. – А у тебя дочек нет?

– Всего девять, – ответил Боливар. Не вставая, резким движением руки он швырнул нож в ближайший фургон, где тот и застрял, подрагивая. До фургона было всего футов двадцать, так что хвалиться вроде нечем, но он хотел таким образом выразить свое отношение к дочерям. Шестерых он уже выдал замуж, но трое еще жили дома, и он души в них не чаял.