Одинокие боги Вселенной - [24]

— Ты помнишь Остапа Бендера: «Если в стране имеют хождение денежные знаки, значит, есть и люди, у которых их очень много» — так примерно… Другое дело, что эти люди не так известны, как передовые рабочие или писатели, но кое-кого из них я знаю.

— И они есть в Ставрополе?

— Есть, Юра. Они везде есть.

— И когда же ты с ними познакомилась?

— Неважно, главное, что я их знаю.

— Я тебе не верю. Но даже если такие люди есть, они же преступники! Если за пятнадцать рублей старушек убивают, за миллион и тебя не пожалеют. Ты не боишься?

— Потому я и не хочу, чтобы эта вещь находилась у тебя. Я же говорила тебе, что за границей за крестик не торгуясь отдадут три миллиона долларов, а доллары — это не рубли; а крови, ты прав, за эту драгоценность пролито немало. Я не хотела бы ее иметь. Но и миллион рублей по нашей жизни — сумма немалая, хотя это и максимум, что я могу обещать…

— И где же я буду хранить этот миллион? В сберкассе? Или дома, в шкафу под бельем? Его же так просто не истратить.

— Неужели ты думаешь, что я принесу тебе наличные? Я отдам тебе сберкнижки. В разных городах, в разных сберкассах… Так надежнее и безопаснее.

Я все равно ей не верил и потому, сложив золото и крест в портсигар, протянул ей:

— Возьми и делай что хочешь. Я всей этой «астрономии» не представляю, она в моей голове не укладывается. Даже думать не хочу. Возьми.

Галка, открыв сумочку, положила туда портсигар.

— И Куб не оставил никакой записки?

— Оставил. Вот, целая рукопись. — Я положил на стол второй сверток.

Сразу же наше внимание привлек лист, исписанный от руки:

«Здравствуй, Юра.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже умер. Таким образом, привет тебе с того света. Пока еще я только догадываюсь, что там меня ждет, так что подробностей не жди. Всему свое время.

Юра, каждый из нас когда-то начинает понимать, что при Советской власти он невольно привыкает жить двойной и даже тройной жизнью: одна жизнь для повседневного общения с окружающей действительностью, вторая — более личная — как отдушина от первой. Это — когда, придя после работы домой и тщательно заперев за собой двери, выражаешь несогласие с первой жизнью, правда, только на кухне и шепотом. Ты еще пройдешь через это, если уже не столкнулся. Такова „направляющая и организующая“ роль партии. Ну да Бог с ней.

Юра, эта рукопись — плод моей второй жизни. Я бы очень хотел, чтобы ты сохранил ее у себя. Полагаю, еще при твоей жизни коммунистический строй будет народом все-таки отвергнут, и тогда у тебя (я этого не исключаю) появится возможность опубликовать мою рукопись. Очень много примет того, что „развитому социализму“ осталось существовать недолго (от силы лет 25–30), то есть это случится при твоей жизни. Не знаю, как это произойдет, но несколько лет всему народу будет трудно. Переживи этот период спокойно.

Юра! Однажды я сделал открытие и потом еще 20 лет уточнял детали, пока для меня самого картина не стала вполне ясной. Эту рукопись я переписывал каждый год, внося в нее изменения и дополнения, пока она не обрела окончательный теперь уже вид.

Меня печалит одно обстоятельство: когда я, то есть моя душа, вновь вернется через какое-то время на землю и вселится в новое тело — тело новорожденного, она все забудет, а когда придет время обзавестись семьей, я снова могу ошибиться и сломать жизнь и себе, и жене, и, возможно, будущему ребенку. Но если попадется в руки моя опубликованная рукопись, я уже буду от ошибок застрахован. Вот какой я предусмотрительный. Именно поэтому я завещаю тебе, Юра, исполнить по возможности мою просьбу, последнюю просьбу, и приложить силы к тому, чтобы рукопись была напечатана. Если сможешь, сынок, то, пожалуйста, постарайся.

Прощай, сынок, живи долго и счастливо.

Твой товарищ и отец Куб».

— Интересно, — сказала Галка. — Что же там в рукописи?

— Самому любопытно.

Мы склонились над листами. Текст был отпечатан на машинке. Рукопись была озаглавлена претенциозно:

«Формула счастья,

или

Совместимость в браке и дружбе».

Нумерология — наука (если только нумерологию можно назвать наукой) древняя. Появилась она почти одновременно с изобретением цифр и понятий сложения и вычитания. Древние люди во всем искали скрытый смысл, и, может быть, по-своему они были правы. Вероятно, и правда он находится в любой вещи, неведомый нам до поры. Я — глубоко верующий человек, хотя свою религиозность мне приходится скрывать, — так угодно нашей Советской власти, объявившей религию опиумом для народа и в одночасье отменившей Бога. Но я видел смерть, я был ТАМ и разговаривал с БОГОМ, и мне это не привиделось и не приснилось.

Случилось это в августе 1941 года, тогда я летал на прекрасной машине «И-16». Я был молод и силен, искренне любил Сталина и верил не в Бога, а в мировую революцию. Мою машину подбили далеко за линией фронта, и сам я получил осколочные ранения в грудь, под правую ключицу, и в левое предплечье. Мотор горел, но работал, и я, теряя силы, старался дотянуть до своих. Потом огонь, видимо, сбило воздушной струей, зато двигатель стал давать перебои. Самолет держался в воздухе буквально на честном слове. Наконец это стало невозможно, я хотел прыгать, но не смог — малейшее движение причиняло мне нестерпимую боль, и тогда я решил садиться. Мне и оставалось-то до собственного аэродрома километров десять; как-нибудь доползу, думал. Садился, имея критический угол атаки и с неработающим двигателем, но сел удачно, на три точки, и успел еще подумать, что посадка вышла неплохая. А потом умер… Я, во всяком случае, в этом уверен. Умирать оказалось не страшно и не больно, я просто покинул тело и взлетел над ним метра на полтора-два. Я увидел свое тело, неподвижное и обвисшее на ремнях, с кровавыми пятнами на реглане. Помню, еще подумал, что моему телу здорово досталось, и испытал при этом чувство жалости или сожаления, ну, нечто среднее между этими чувствами, а еще растерялся: что же мне теперь делать? Куда подаваться — в ад или рай, но главное, куда? Я стал оглядываться, и оказалось, что вижу я как-то по-особенному. Кажется, даже на все 360 градусов, и при этом, стоило мне сосредоточиться на чем-то, как этот предмет вроде бы приближался ко мне, я мог рассмотреть его во всех деталях. Однако это состояние продолжалось недолго. Вскоре меня как бы засосало в черную трубу, ну, может быть, не трубу — тоннель или нечто похожее. Я летел в полной темноте с невероятной скоростью, прямо с немыслимой, и потом где-то далеко я увидел свет.