Одиночество животных и людей - [2]

Но я помню, что совершенно не чувствовал себя одиноким, в отличие от описанного выше состояния, когда в детстве (прогуливая, между прочим, уроки) в одиночку отправлялся исследовать безлюдные места. Я искал уединения.

Слово "одиночество" происходит от слова "один". Но быть одиноким не обязательно означает быть одному. Можно быть одному и не быть при этом одиноким и можно быть одиноким в толпе. Теперь мы признаем, что здоровое развитие психики требует чередования периодов интенсивного получения ощущений и информации с периодами погруженности в уединение в целях их переработки, поскольку в глубинах нашего сознания происходит гораздо большая часть процесса мышления, чем на уровне линейного мышления, привязанного к внешнему миру.

Уже в зрелом возрасте у меня иногда возникало чувство бесцельного и смутного одиночества в моем собственном доме, когда моя семья находилась где-то далеко. Все пространство нашего жилища, кроме святая святых - моего кабинета, ассоциируется у меня с женой и дочерью, и когда в этом пространстве их нет рядом со ной, появляется ощущение пустоты. Такое чувство исчезает, как только я иду в свой кабинет или в университет, в места, предполагающие уединение, подобно часовне. Представление о том, что некоторые места могут не только предполагать определенный настрой, но и стать неотъемлемой частью личности человека, отражает процесс осознания "социального использования пространства", или того, что антрополог Эдвард Холл называет proxemics. Такое отношение к пространству и находящимся в нем предметам уходит своими корнями в поведение животных, но за недостатком времени я не могу подробно останавливаться на этом.

Единственные запомнившиеся мне другие случаи, когда я испытывал нечто похожее на одиночество, находясь совершенно один, произошли при двух особого рода обстоятельствах. Во-первых, я отчетливо помню, как несколько раз, натолкнувшись на захватывающую дух сцену, или поразительное существо, или растение, или даже на идею, я вдруг ощущал сильную потребность, чтобы кто-то оказался рядом и испытал те же чувства, поскольку впоследствии их невозможно будет вызвать простым описанием. Но это ощущение я испытал как обостренное чувство одиночества, смешанное с благоговейным трепетом. Вероятно, есть предел тому благоговейному страху, который человек может перенести в одиночку - если его слишком много, мы начинаем трепетать уже от ужаса. Во втором случае обстоятельства дважды складывались так, что я заблудился, один раз в пустыне, другой раз в горах Трус-Мади на Борнео. Тогда я злился на себя за то, что проявил глупость, отправившись бродить один, никак не помечая свою дорогу, и еще мне было немного страшно. Мне казалось, что я такой затерянный и одинокий на огромном пространстве пустыни или леса. Однако эти два описанных типа переживаний не являются, на мой взгляд, примерами настоящего одиночества, как я его себе представляю и которое надеюсь обсудить - они скорее примеры неожиданного осознания того факта, что ты один.

На этом можно закончить рассказ о чувствах человека, когда он один. Я гораздо чаще ощущал нечто вроде одиночества, когда был не один, а находился среди людей - среди тех, с кем не мог общаться (разумеется, речь идет не о том, то я не владел их языком).

Хотя я много времени провел "один" среди племен в Африке и Азии, я не помню, чтобы мне было одиноко с ними. Никогда также я не испытывал настоящего одиночества в общении с тем, что мы зовем Природой; к этому вопросу я еще вернусь. Но мне было скучно и у меня появлялось ощущение тягостного одиночества и отчужденности в обществе людей, говорящих на моем родном языке, но "живущих в другом мире".

В пустыне часто мечтаешь о пиве и лимонаде. Получив, вероятно, слишком большую "дозу уединения" за два года в Сомали, я приехал в Найроби и, покинув гостиницу, отправился на поиски пива. Открыв дверь бара "Торр", я увидел море лиц, компании близких друзей, услышал их веселый смех, шум голосов мужских и пугающих женских. Я никак не мог набраться храбрости и подойти к стойке бара. Отказавшись от этой мысли, я выпил пива в номере гостиницы. У меня ушла неделя на то, чтобы привыкнуть к таким толпам чужих и знакомых людей.

Помню также, как совсем мальчиком, только что приехав в Англию из Индии, я часто простаивал на танцах, подпирая стену, и чувствовал себя изгнанником и нежеланным. И хотя в мечтах я предавался романтическим и даже животным страстям с более привлекательными девочками, я был слишком застенчив, чтобы с уверенностью обратиться к ним, и чувствовал себя на танцплощадке неуклюжим, как слон. Позднее я понял, что не меня игнорировали, а просто я сам уединялся и потом часто из-за этого хныкал от жалости к себе.

Конечно, два последних примера характерны для преходящих неврозов, которые мог бы испытать любой, только я, по-видимому, нервничал больше обычного. Общими моментом в них было уединение от общества, объясненное самому себе как исключение или изгнание, сопровождаемые жалостью к себе. Если бы эти ощущения сохранились, то они могли бы перерасти в душевное состояние, требующее лечения, даже если бы мне не хватило ума или мужества обратиться за помощью. Однако приведенные здесь эпизоды - я намереваюсь прояснить это позже - были тем, что теперь я бы счел проявлением того типа истинного одиночества, у которого действительно есть биологические корни. За исключением, вероятно, тех случаев, когда я ребенком ждал в темноте возвращения родителей, прежние ситуации не имели отношения к одиночеству, которое, я надеюсь, появится в качестве обоснованного понятия после того, как мы проведем его сравнение с одиночеством животных.