Одиночество Титуса - [28]

– От моего долга.

– Вашего долга?

– Да, Ваша милость.

– Долга какого рода?

– Моего наследственного долга. Я уже говорил. Я – последний в Роду. Я предал свое первородство. Предал мой дом. Я бежал из Горменгаста, как крыса. Бог да смилуется надо мной… Чего вы хотите от меня? Мне все это до смерти надоело! Надоела слежка. Кому я причинил вред – кроме себя самого? У меня не в порядке документы, верно? Но также и ум, и сердце. Кончится тем, что я сам начну за кем-нибудь следить!

Титус, вцепившись руками в края барьера, взглянул Судье прямо в лицо.

– Почему, Ваша милость, меня посадили в тюрьму, как преступника? – прошептал он. – Меня! Семьдесят седьмого Графа, наследника Рода.

– Горменгаст, – промурлыкал Мировой судья. – Расскажите о нем побольше, мой мальчик.

– Что я могу рассказать? Он простирается во все стороны. Ему не видно конца. И все же теперь мне кажется, что и у него есть границы. Солнце и луна освещают его стены так же, как в этой стране. Там водятся крысы, и бабочки, – и цапли. Трезвонят колокола. Там есть леса, и озера, и множество людей.

– Какого рода людей, милый мальчик?

– У каждого из них по две ноги, Ваша милость, – когда они поют, то раскрывают рты, а когда плачут, вода течет из их глаз. Простите, Ваша милость, я вовсе не намеревался острить. Но что я могу сказать? Я в чужом городе, в чужой стране, отпустите меня. Тюрьмы я больше не вынесу… Горменгаст тоже своего рода тюрьма. Место ритуала. Но я вдруг шепнул ему «прощай».

– Да, мой мальчик. Продолжайте.

– Произошло наводнение, Ваша милость. Великое наводнение. Такое, что замок, казалось, поплыл. А когда наконец засветило солнце, весь он сочился водой и сверкал… У меня была лошадь, Ваша милость… я ударил ее каблуками в бока и поскакал себе на погибель. Я хотел узнать, понимаете?

– Что вы хотели узнать, мой юный друг?

– Я хотел узнать, – сказал Титус, – существует ли хоть какое-то другое место.

– Хоть какое-то другое место?..

– Да.

– Писали ли вы вашей матушке?

– Писал. Но письма всякий раз возвращались ко мне. Адрес неизвестен.

– И что это был за адрес?

– Я знаю только один.

– Странно, что вам возвращали письма.

– Почему? – спросил Титус.

– Потому что имя ваше невероятно. Как это там?

– Но таково мое имя, – сказал Титус.

– Что, Титус Гроан, семьдесят седьмой властитель?

– Почему же нет?

– Потому что оно неправдоподобно. Титулы такого рода принадлежат к другим столетиям. Скажите, вам снятся ночами сны? Бывают у вас провалы в памяти? Вы, случаем, не поэт? Или все это на самом-то деле затейливая шутка?

– Шутка? О господи! – воскликнул Титус.

И столько страсти прозвучало в его выкрике, что зал примолк. То не был голос обманщика. То был голос человека, убежденного в своей правоте – в правоте своих мыслей.

Глава сороковая

Мордлюк смотрел на юношу и не мог взять в толк, какая сила ни с того ни с сего неодолимо повлекла его, Мордлюка, в Суд. Чем уж так интересны ему обстоятельства этого молодого бродяги? С самого начала он ни на минуту не заподозрил, что мальчик безумен, хоть в зале Суда и имелись люди, считавшие Титуса законченным сумасбродом и пришедшие сюда лишь для того, чтобы удовлетворить свое нездоровое любопытство.

Нет; Мордлюк явился в Суд потому, – хоть он никогда бы этого не признал, – что стал принимать близко к сердцу участь и будущее загадочного молодого человека, которого нашел наполовину утопшим на уступистом берегу, И все то время, что Мордлюк сидел в зале, его злило и само это обстоятельство, и то, что дома изнывает от тоски по нему бурый медвежонок, и каждое из его животных как раз в эту минуту глядит сквозь прутья клетки, обеспокоенное пропажей хозяина.

Между тем чей-то голос нарушил воцарившуюся в Суде тишину, испросив дозволения обратиться к Мировому судье.

Его милость устало кивнул, но, увидев, от кого исходит просьба, сел прямо и парик поправил. Ибо просительницей оказалась Юнона.

– Позвольте мне взять его, – сказала она, не отводя от лица Его милости выразительных, пленительных глаз. – Он одинок и ожесточен. Возможно, я сумею помочь ему. В настоящее же время, Ваша милость, он голоден, истерзан скитаниями и изнурен.

– Протестую, Ваша милость, – вмешался Инспектор Акрлист. – Все сказанное этой дамой – чистая правда. Но юноша попал сюда потому, что серьезнейшим образом преступил закон. Мы не вправе впадать в сентиментальность.

– Это почему же? – спросил Мировой судья. – Не так уж и велики его прегрешения.

Он повернулся к Юноне, и в усталых глазах его мелькнуло едва ли не волнение.

– Вы желаете принять на себя ответственность и передо мною, и за него? – спросил он.

– Полную ответственность, – ответила Юнона.

– И будете держать меня в курсе происходящего?

– Разумеется, Ваша милость, – но есть еще одно обстоятельство.

– Какое же, мадам?

– Отношение самого юноши к тому, о чем я прошу. Я не возьму его к себе, если он того не пожелает. Просто не смогу.

Мировой судья повернулся к Титусу, намереваясь что-то сказать, но затем передумал. И снова обратил взгляд к Юноне.

– Вы замужем, мадам?

– Нет, – ответила Юнона.

Прежде чем снова открыть рот, Мировой судья помолчал.

– Молодой человек, – объявил он, – эта дама предлагает себя в ваши опекунши на время, которое потребуется вам, чтобы прийти в себя… Что скажете?