Одиночество простых чисел - [16]

Кабинет был пропитан отцовским запахом. Его источали пожелтевшие бумаги, ровными стопками лежавшие на столе, книги и даже плотные кремовые шторы.

Еще в детстве, когда Аличе посылали сообщить отцу, что ужин готов, она входила сюда на цыпочках. Прежде чем обратиться к отцу, она всегда немного медлила, против воли восхищаясь им: водрузив на нос очки в серебряной оправе, он важно сидел за столом и изучал документы. Заметив дочь, синьор делла Рокка не спеша поднимал голову и морщил лоб, словно удивляясь, а что она тут делает, потом кивал и изображал улыбку.

— Сейчас приду, — говорил он.

Аличе и теперь слышала в кабинете эхо этих слов, словно навсегда застрявших здесь да и в ее голове тоже.

— Привет, мой ангел, — произнесла Соледад.

Она по-прежнему звала ее так, хотя эта стремительно худеющая девушка, стоявшая сейчас перед ней, нисколько не походила на ту сонную девочку, которую она одевала по утрам и отводила в школу.

— Привет, — отозвалась Аличе.

Соледад посмотрела на нее, ожидая, что она скажет, но Аличе отвела взгляд. Соледад снова занялась полками.

— Соль… — наконец заговорила Аличе.

— Да?

— Хочу попросить тебя кое о чем.

Соледад положила книги на письменный стол и подошла к Аличе.

— О чем, ангел мой?

— Мне нужна твоя помощь.

— Помощь? Конечно, а в чем дело?

Аличе намотала на палец резинку от трусов.

— В субботу мне нужно идти на праздник. К моей подруге Виоле.

— Вот как! Это хорошо! — улыбнулась Соледад.

— Хочу принести ей что-нибудь сладкое. И хочу сама приготовить. Поможешь?

— Ну конечно, сокровище мое. А что ты хочешь?

— Не знаю. Какой-нибудь торт… тирамису. Или то пирожное, которое ты делаешь, с корицей.

— По рецепту моей мамы, — гордо заметила Соледад. — Я научу тебя.

Аличе заискивающе посмотрела на нее.

— Значит, в субботу пойдем за покупками? Хотя это и выходной день у тебя?

— Ну конечно, сокровище, — сказала Соледад.

Из-за просительного тона, с каким говорила Аличе, она вдруг снова почувствовала себя нужной и узнала девочку, которую растила.

— А ты могла бы сходить со мной еще кое-куда? — осторожно продолжала Аличе.

— Куда?

Аличе помедлила, а потом выпалила:

— Сделать татуировку.

— О, мой ангел… — вздохнула Соледад слегка разочарованно. — Твой отец против, ты же знаешь.

— Мы не скажем ему. И он никогда не увидит, — настаивала Аличе.

Соледад покачала головой.

— Ну же, Соледад, прошу тебя, — продолжала Аличе. — Если я пойду одна, мне не сделают. Необходимо согласие родителей.

— Ну а я-то что могу?

— А ты притворишься моей мамой. Нужно ведь только подписать бумагу, даже говорить ничего не придется.

— Нет, это невозможно, любовь моя, твой отец меня уволит.

Аличе вдруг сделалась очень серьезной и посмотрела Соледад прямо в глаза.

— Это будет наш секрет, Соль. — Она помолчала. — Ведь у нас с тобой уже есть один секрет, не так ли?

Соледад в растерянности взглянула на нее. И поначалу не поняла.

— А я умею хранить секреты, — многозначительно продолжила Аличе. Она ощущала себя сильной и безжалостной, как Виола. — Иначе тебя уже давно уволили бы.

Соледад почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

— Но… — произнесла она.

— Так согласна? — потребовала ответа Аличе.

Соледад опустила глаза.

— Хорошо, — тихо произнесла она, потом отвернулась от Аличе и поправила книги на полке. Глаза ее наполнились слезами.

10

Маттиа старался делать все совершенно бесшумно. Он понимал, что шум в этом мире постоянно возрастает, и не хотел способствовать его увеличению. Он давно уже взял за правило тщательно следить за каждым своим движением — при ходьбе ставил ногу сначала на носок, а потом на пятку, опираясь на внешнюю сторону ступни, чтобы поменьше соприкасаться с землей. Эту технику он довел до совершенства еще несколько лет назад, когда вставал по ночам и неслышно бродил по дому в поисках чего-нибудь острого. Кожа на его руках невероятно иссыхала, и единственный способ, который позволял убедиться, что руки еще принадлежат ему, заключался в том, чтобы полоснуть по ним лезвием.

И в конце концов такая вот странная, осторожная походка сохранилась у него навсегда.

Случалось, родители совершенно неожиданно обнаруживали его стоящим перед ними, — он возникал из пустоты, как голограмма, спроецированная на пол, и молча смотрел на них исподлобья. Однажды мать даже уронила тарелку от испуга. Маттиа наклонился подобрать осколки и с трудом удержался, чтобы не воспользоваться их острыми краями. Аделе в растерянности поблагодарила его и, когда он ушел, опустилась на пол; еще с четверть часа она не могла прийти в себя от потрясения.

Маттиа повернул ключ в замке входной двери. Он знал, что если надавить на ручку, зажав замочную скважину ладонью, металлический щелчок затвора будет почти не слышен. А если рука забинтована, то еще лучше. Тенью проскользнув в прихожую, он вставил ключ с внутренней стороны и повторил операцию, словно грабитель в собственном доме.

Отец вернулся домой раньше обычного. Услышав его громкий голос, Маттиа остановился, размышляя, войти ли ему в гостиную, своим появлением прервав разговор родителей, или подождать на улице, пока в комнате погаснет свет.

— …потому что нахожу это несправедливым, — с укором произнес Пьетро.