Одиночество Новы - [10]

– Делайла? – спрашивает с дивана Тристан, и Дилан кивает. – А Нова тоже приехала? Она с ней будет?

– Нова? – переспрашиваю я. – Это что, ее машина?

Тристан качает головой и смеется:

– Девчонка это, дубина.

– Интересное имя, – говорю я.

Мне любопытно, что за девчонка такая, которую назвали в честь моей любимой машины, но, в общем-то, какая разница? Никакой. С девушками покончено, и с чувствами тоже.

– Когда ты наконец выбросишь ее из головы? – Дилан берет стоящий рядом с раковиной пластиковый стаканчик, и Тристан пригибается – стаканчик пролетает у него над головой. – Ты же с ней как-то обжимался уже, она тогда еще напилась в сиську.

– Ну и что, – отвечает Тристан и тянется через подлокотник кресла, чтобы достать стаканчик. Выпрямляется и швыряет его в Дилана, но не попадает – стакан шмякается об пол в нескольких дюймах от цели. – Сам-то Делайлу к себе зовешь, через восемь месяцев.

Дилан поддает стаканчик ногой и рывком открывает холодильник.

– У Новы столько проблем, тебе это не надо.

– Много ты знаешь, что мне надо, – бормочет Тристан, не поднимая глаз от коричневато-оранжевого ковра.

Пора уходить, я ему мешаю. Иду за Ники, на душе дерьмово: прошлое никак не отпускает. Но я смотрю на ступеньки, ведущие в комнату, и понимаю, что сейчас будет – ясно же, чего хочет Ники, да и мне, правду сказать, нужно как-то отвлечься. День был тяжелый, особенно если вспомнить, как папаша высадил меня в аэропорту. Я понимал, что ему это все ни к чему, но он считает себя обязанным – вроде как долг перед матерью, что ли.

– Ну, пока, – вот и все, что он мне сказал, и сразу же ушел, оставив меня у входа в аэропорт.

Мне бы по идее должно быть пофиг, что он меня не обнял на прощание и все такое, но меня уже год никто не обнимал, и иногда мне этого не хватает – близости, ощущения, что ты кому-то нужен.

– А кровать-то какая мягкая. – Ники плюхается на тощий матрас и покачивается, скрестив ноги.

Я бросаю сумку на пол в комнатке размером с кладовку, стою перед ней и смотрю на грязный матрас:

– Мягкая, значит?

Ники обольстительно улыбается:

– Еще какая. – Приподнимается, хватает меня за рубашку и притягивает мое лицо к своим губам.

Губы у нее сухие и пахнут травкой, но я закрываю глаза, отвечаю на ее поцелуй, стараясь ни о чем не думать, склоняюсь над ней, и мы валимся на постель. Я знаю, что так нельзя. Нам обоим плевать друг на друга. Никакого смысла в этом нет. Это глупо, как все на свете, и так же ничего не значит. Но другого я не заслуживаю, и в ту минуту, когда я все-таки найду смысл, найду хоть какое-то удовольствие и радость с другой женщиной, в ту самую минуту я нарушу слово, данное Лекси.

Глава 3

Нова

В тишине есть какая-то странная безмятежность. Может быть, так кажется потому, что она почти недостижима. Нужно ведь не только отключиться от посторонних звуков, но и внутри звуки отключить – все те мысли, что потихоньку нашептывают, кто я, что я должна чувствовать, а чего не должна, что я сделала и чего не сделала, в чем ошиблась. Иногда, просыпаясь посреди ночи, я пытаюсь погрузиться в блаженную безмятежность тишины, но несмолкающий шепот в голове не дает этого. «Ты должна была его спасти». Я думаю: может быть, Лэндону удалось достичь такой безмятежности, может быть, потому он это и сделал. Вероятно, он уже ничего не слышал и решил, что пришло время положить конец всему.

– Как я выгляжу? – Делайла подкрашивает губы перед зеркалом заднего вида, сидя в своем стареньком пикапе – она на нем ездила еще до того, как мы с ней уехали в колледж. Мажет губы помадой, ослепительно мне улыбаясь.

– Отлично выглядишь. – А вот я даже причесываться не стала – не перед кем мне красоваться. Я иду с Делайлой только потому, что она так хочет. Ни больше ни меньше.

Подруга надувает губы, а затем поправляет грудь под малиновым топиком с глубоким вырезом, чтобы казалась попышнее. Я чуть-чуть улыбаюсь, однако слабая искорка жизни тут же гаснет, когда я начинаю считать ступеньки, ведущие к двери трейлера, и сложенные перед ним покрышки. «Четыре, восемь».

Делайла придирчиво оглядывает мое короткое платье в цветочек и сережки с перьями.

– Хорошо выглядишь, – говорит она с обличительной ноткой в голосе. – Надеешься, что…

Я качаю головой и наставляю на нее палец:

– Я знаю, что ты сейчас скажешь. Так вот, лучше помолчи. С Тристаном – это было один раз и уже в прошлом.

Ко всему прочему я была очень пьяна тогда, и в голове у меня был полный разброд, потому что в то утро к нам неожиданно пришли родители Лэндона. Хотели отдать мне его рисунки, которые нашли в чемодане наверху, – мои портреты. Я кое-как удержалась от слез, взяла их и убежала, чтобы напиться и забыть о рисунках, о Лэндоне, о своей боли – обо всем, о том, что его со мной нет. Тристан, лучший друг Дилана и сосед по трейлеру, был первым, кто подвернулся мне под руку после нескольких лишних рюмок «Бакарди». Я начала с ним обниматься, даже не сказав «привет». Это был первый парень, с которым я была после Лэндона, и потом всю ночь проплакала, сидя на полу в ванной, раскачиваясь, считая трещины в кафеле, стараясь успокоиться и перестать винить себя за то, что целовала другого. Ведь Лэндона больше нет, и он не вернется, что бы я ни делала и ни говорила. И меня тоже больше нет, потому что, когда он умер, какая-то частица меня умерла вместе с ним.