Одиннадцатое путешествие Ийона Тихого - [10]
— Слизняк! — рявкнул я.
— Так точно, ваша милость, но…
— Что но?
— Но я же… зарегистрирован… Его Индуктивности на верность присягал…
— Давно? Говори!
— Третьего… третьего лета… ваша милость. За что, за что вы меня?..
— Постой, — сказал я. — А других слизняков знаешь?
— На Земле? Знаю, как же, ваша милость, милости взыскую…
— Не на Земле, обалдуй, тут!
— Не, где уж там, можно ли! Едва лишь узрю, бегом донесу, ваша ми…
— Хватит! — прервал я — Можешь идти. Голову сам себе прикрути.
Я сунул ему в горсть все болты и гайки и вытолкал вон. Слышно было, как он трясущимися руками накладывает шлем — я присел на кровать, изрядно всем этим пораженный. Всю следующую неделю я был завален работой, так как брал на улице первых встречных, заводил в трактир и откручивал головы. Предчувствие меня не обмануло: все, ну поголовно все были людьми! Я не обнаружил среди них ни единого робота! Постепенно в уме моем возникла апокалипсическая картина…
О дьявол, электронный дьявол — этот Калькулятор! Какой ад вызрел в его раскаленных проводниках! На подмокшей, ревматической планете климат был для роботов в высшей степени нездоровый, они должны были ржаветь массами, может быть, с годами все больше сказывалось отсутствие запасных частей, роботы начинали выходить из строя, один за другим отправлялись на обширное пригородное кладбище, где только ветер погребально звякал над ними листами ржавеющего железа. Тогда-то, видя, как тают их ряды, видя угрозу своей власти, и придумал Калькулятор свой гениальный маневр. Из врагов, из подсылаемых на его погибель шпиков, начал творить свою армию, своих агентов, свой народ! Никто из разоблаченных не мог изменить — никто не отваживался на контакт с другими, потому что не знал, что они не роботы, а даже если б узнал об одном или другом, то боялся, что при первой же попытке контакта тот выдаст его — как пытался это сделать первый переодетый алебардьером человек, которого я случайно подстерег в ягоднике. Калькулятор не удовлетворялся нейтрализацией врагов — он делал каждого воинствующим защитником своего дела, а понуждая выдавать других, вновь присланных людей, демонстрировал лишний раз свою дьявольскую хитрость, ибо кто же лучше сумеет отличить их от роботов, если не сами люди, знавшие пружины и механизмы всех планов Второго Отдела?
И вот каждый человек, разоблаченный, вписанный в реестр, связанный присягой, ощущал себя совершенно одиноким и, может быть, боялся себе подобных даже больше, чем роботов, — ведь роботы могли и не быть агентами тайной полиции, люди же были ими все до единого. И вот так электронный монстр держал нас в рабстве, угрожая всем — всеми. Ведь это же мои собственные друзья по несчастью разбили мою ракету, как поступили со многими ракетами.
"Ад, адово отродье!" — думал я, дрожа от ярости. Мало того, что он вынуждал к измене, мало того, что Отдел сам все больше присылал людей в его распоряжение, но для него их еще одевали на Земле в наилучшие, нержавеющие латы высшего качества! Были ли еще хоть какие-нибудь роботы в этих закованных в сталь шеренгах? Я серьезно сомневался в этом. Теперь для меня стало понятным усердие, с которым они преследовали людей. Сами ими будучи, они — неофиты благородничества — должны были притворяться еще более роботами, чем роботы доподлинные. Вот источник той лютой ненависти, которую обрушил на меня мой адвокат. Вот причина мерзкой попытки выдать меня, предпринятой тем человеком, которого я разоблачил первым. О, что за дьявольщина катушек и схем, что за электрическая стратегия!
Раскрытие тайны не могло бы ничем помочь; по приказу Калькулятора меня, несомненно, швырнули бы в подземелье — слишком долго покорность сковывала людей, слишком уж долго они изображали послушание и преданность этому электрифицированному Вельзевулу, они ведь даже говорить по-людски разучились.
Что делать? Прокрасться во дворец? Безумный риск. Но что еще оставалось? Противоестественная картина — город, окруженный кладбищами, на которых, обратясь в ржавую пыль, покоятся рати Калькулятора, а сам он продолжает править, еще более сильный, чем когда-либо, уверенный в себе, ибо Земля присылает ему все новую и новую замену, — чертовщина! Чем дольше я размышлял, тем яснее понимал, что даже это открытие, которое, несомненно, до меня должен был уже совершить не один из нас, даже оно ни в малейшей мере не меняло положения. В одиночку я ничего не мог сделать, необходимо было поделиться с кем-нибудь, довериться, а это влекло за собой немедленную измену; предатель, разумеется, рассчитывал на отличие, на то, что войдет в особую милость к машине. "Клянусь святым Электрицием, — думал я, — он гениум несомненный…" И, думая так, заметил, что и я уже чуть-чуть архаизирую слог и грамматику, что и мною овладевает зараза, что мне начинает казаться естественным вид железных истуканов, а человеческое лицо — чем-то постыдно обнаженным, отвратительным, неприличным… слизнячьим. "Боже, я схожу с ума, — подумал я, — а другие наверняка давно уже спятили. Спасите!"
Проведя ночь в унылых размышлениях, я наутро отравился в магазин в центре, за 30 ферклосов купил самый острый тесак, какой можно было достать, и, дождавшись наступления темноты, пробрался в огромный сад, окружавший дворец Калькулятора. Тут, укрывшись в кустах, я с помощью отвертки и клещей освободился от своего стального панциря и босиком, на цыпочках, бесшумно взобрался по водосточной трубе на второй этаж. Окно было открыто. По коридору, гулко дребезжа, прохаживался стражник. Когда он повернулся ко мне спиной, дойдя до конца коридора, я прыгнул внутрь, быстро подбежал к ближайшей двери и тихонько скользнул в нее — он меня даже не заметил.
