Толстая Маня Нейман сидела за партой, обхватив голову руками, и раскачивалась, и ныла: «Ой, что я буду делать, ой, папа меня отхлестает!»
— Ну, несправедливо! — говорил Юра Орлов. — Он же нас не учит. А спрашивает. Зачем нам тогда учитель?
— И ведь радуется! — крикнул брат. — Радуется, что нам трудно! «У нас в советской школе аппаратуры нет»! Пирамида гнилозубая! А знаете что? Устроим забастовку!
Маня со страхом поглядела на брата:
— Зачем забастовку?
— Ну, чтобы добиваться! Вот как рабочие при капиталистах!
— А чего добиваться? — спросил Юра.
— Чтобы старикашку убрали! Он саботажник, он не хочет при Советской власти работать! В школе мы хозяева! Он нам не нужен! Мы не будем на зачете отвечать химию, будем рассказывать про египетские пирамиды! Он нам про пирамиды, и мы ему про пирамиды! — кричал брат, стуча кулаком по парте.
— А я про лягушек расскажу! — Маня развеселилась.
— Не так надо сделать, — сказал разумный Володя Крахмальников. — Надо собрать ученический комитет, вынести решение и с ним пойти к директору.
— Ну и получится, что мы жалуемся. А мы устроим на зачете хорошенькое представление, и всем станет ясно, какой работничек старикашка. Ну, как?
Все, кроме Володи, сказали: согласны. Но как-то тихо, неуверенно. Сгоряча брат не обратил на это внимания, показалось, что все идет хорошо.
По дороге домой он остыл и стал думать, как это получится.
Юрка Орлов. Да разве он на зачете, при директоре, при чужих учителях, станет рассказывать о сфинксах и попугаях?
Он встанет, курточку одернет, сглотнет и пробубнит, что у него нет книги.
А Манька? Схватится за голову и завопит: «Ой, я не виновата, ой, у меня нет книги!» Какие там лягушки! И другие ребята не посмеют. Представление может состояться при участии только одного актера — его самого. Что же будет дальше? Вот что. Вызовут к директору. Все встанут жалкой кучкой у дверей кабинета. А директор (он муж бывшей начальницы бывшей гимназии) как начнет хлопать своим большим ртом под серыми усами, голос как из бочки, и выяснится, что зачеты нам отложат, а книжки освободятся, и мы их получим. Значит, все кончится хорошо? Нет, нехорошо, потому, что гнилозубый старикашка и на следующий год будет нам вкручивать насчет пирамид и лягушек!
Брат шел по переулку, солнце било его по глазам, мешало все обдумать. Но вот гулко хлопнула дверь, он в полутьме и каменной прохладе подъезда. Он постоял немного. Старикашка — это старый мир. Надо бороться против старикашки. Но какая же это борьба — заявить, что ты ничего не знаешь? Это слишком просто. Это не для него. Что ж, он встанет, как баран: «У меня книжки нет, я ничего не знаю!» А достоинство? Он должен быть выше старикашки и уж, во всяком случае, на равных! Так вот: он во что бы то ни стало достанет «Химию». Прочтет ее от корки до корки. Начнет разводить турусы на колесах насчет пирамид и вдруг… ввернет что-нибудь такое, чего и старикашка не знает.
Да. Вот так. Это будет шикарно.
Брат взбежал на второй этаж веселый и уверенный.
Когда он на другой день пришел в класс, там сидел один Витька Подсосков. У Витьки было много хороших вещей, и он весело ими пользовался. То достанет хорошенькую ручку, то ножичек, и вертит на глазах у всех, и поглядывает — что, нравится? А в руки никому не дает. Если и даст ножик очинить карандаш, то возьмет за это скрепку или марку. Свои роскошные многослойные бутерброды он разъедал медленно, со смаком, поглядывая по сторонам. И все отворачивались. Сейчас Витька копался в своей сумке. На крышке парты лежала «Химия». Брат с ходу, не подумав, сказал: «Дашь на два вечера?»
Витька поднял голову и быстро положил свою лапу на книжку. Он даже засопел от счастья. Такой малый, который ни перед кем не унижается, попросил у него книжку. Теперь он у Витьки в лапе. В той самой, которая лежит на книжке. Что бы с него взять? Нет, его унизить надо! Если что-нибудь с него спросить, он швырнет, возьмет книгу и опять будет выше Витьки. Витька даже задвигался на парте, так ему захотелось выдумать поскорее какое-нибудь унижение.
— Ну, дашь? — Брат чувствовал, что добра тут не будет.
— Погляжу еще! — сказал Витька немного испуганно и радостно. Он еще ничего не придумал, но уж очень его веселило такое положение! Хотелось потянуть. — А я ее Гуньке обещал!
Брат скрипнул зубами — Гуньке! Этому разине, второгоднику, который никогда ничего не учит. Да и учил бы — все равно башка не принимает, дело к выключке идет.
— Врешь, не обещал!
— Ну ладно! — Витька махнул свободной рукой и добродушно засмеялся. — Гунька обойдется!
Брат протянул руку — ну?
Витька вдруг спрятал книгу в парту, достал тетрадку, вырвал листок и, деловито нахмурившись, стал писать голубенькой ручкой. Потом протянул брату листок.
— Подпишешь — получишь книгу!
Протянул и тут же понял — пережал, не додумал, сплоховал Витька.
«Я, нижеподписавшийся, — прочел брат, — обязуюсь до конца года ходить всегда и всюду с Виктором Подсосковым и выполнять все его приказания…»
Брат с силой скомкал бумажку.
Витька испуганно отодвинулся.
— Ведь до конца года недалеко!
Брат швырнул в Витьку скомканной бумажкой и еще по морде ему добавил: раз, два!
