Один - [29]

Надо снова тащиться на поляну и копать луковицы…

У костра нашел кирку, навалил в огонь веток от подстилки и несколько минут сидел, отдыхая. Как быстро я стал уставать! Сделаешь несколько шагов — ноги уже дрожат и ведут в сторону, как пьяного. Голода я не чувствовал, просто какая-то тупость в желудке да живот так сильно запал, что ремень на джинсах пришлось затянуть на самую последнюю дырку.

«Плантацию» саранок я уже съел наполовину. Вся поляна ископана ямками, везде лежат вялые стебли. Это я выбирал сначала самые крупные клубни. Мелкие тем временем подрастали. Я заметил, что под теми стеблями, на которых цветы пожухли, прятались самые сочные луковицы.

Передохнув, принялся копать. Тут же съел несколько луковок, но сытости не почувствовал, просто распух живот. После дождя луковицы стали водянистые и безвкусные.

Набрав полмайки про запас, я оттащил их к палатке и немного погрелся у костра.

Солнце влезало на небо все выше и выше. Над островом стоял пар. Но меня знобило, будто из тела выходил накопившийся за эти дни холод.

К полудню трава и кусты высохли. Растаял туман. Небо выгнулось надо мной чистое и голубое. Слабость почти прошла. Я решил спуститься к бухте и набрать мидий.

Отлив уже начался. Прибой ослабел. Только отдельные большие волны пенились среди рифов.

Я сунулся в воду, но почти сразу же выскочил на камни. Вода оказалась такой холодной, будто с нее только что сошел лед. Наверное, шторм пригнал с севера холодные слои воды и угнал на юг от моего острова теплые.

Я с тоской смотрел на скалу, открытую отливом почти до основания и сплошь облепленную ракушками, но еще раз полезть в воду не решился. В такой холодюге меня бы сразу скрутило судорогой.

А что, если пойти за яйцами? В прошлый раз я несколько штук выпил прямо сырыми. Белок слегка отдавал свежей рыбой, но это не было противно. Я вспомнил вкус яиц и сглотнул слюну.

Пойду.

Просушив хорошенько джинсы, рубашку и куртку, я отыскал в щелях среди камней несколько кусков толстой пленки почище и завернул в нее саранки. Засунул пакет в надежное место, чтобы его не распотрошили крысы. Прихватив с собою на всякий случай палку, кирку и несколько луковиц на обед, я подался вдоль верхней линии прибоя к мысу Форштевня.

Сухого водорослевого «картона», по которому я шагал в прошлый раз, не было и в помине. Вместо него камни покрывала вязкая подсыхающая слизь. Запах от нее шел такой, что голова кружилась.

Через час я добрался до того места, где семь дней назад откопал тузик. Сейчас здесь все изменилось. И тузика, конечно, на том месте, где я его бросил, не было. Наверное, его снова унесло в море.

Вероятно, каждый раз штормы срывали с камней старую грязь и набрасывали на берег новую. Опять попадались побуревшие, расщепленные ящики, лохмотья, пропитанные мазутом, обглоданные волнами стволы деревьев, мокрые доски.

Сколько мусора оставляет после себя на земле человек! И это ведь необитаемый остров на порядочном расстоянии от материка. А что делается  на  обитаемых?   А  на  береговой  полосе  самого  материка?

Отец учил меня: «Если открыл консервы в тайге, обязательно закопай банку в землю. И бумагу с остатками еды тоже. Там они перержавеют и разложатся через несколько лет, и что взято из земли, то и уйдет в землю. Но никогда не оставляй после себя бутылок и полиэтиленовой пленки. Они замусорят природу на сотни лет». Но это меня учил отец. А других людей учат? Ведь есть такие, которым можно тысячу раз сказать одно и то же и — как в песок… Жалко природу. Мы берем от нее все, а ей швыряем только отбросы.

Вот наконец и осыпь.

Те же черно-зеленые столбы скал. Тот же мостик из огромных каменных глыб. Так же перекатывают через него волны.

Солнце жгло. Я весь вспотел. Сбросив куртку и рубашку, посидел в тени, отдыхая. На гребне, как часовые, торчали чайки. Головы их были повернуты в одну сторону — в мою. Следят…

Засунув за пояс мешок из майки, я начал карабкаться на завал.

Теперь я уже не обращал внимания на крики, хлопанье крыльев и карусель, которую они затевали надо мной. Я ни черта не боялся. Дело шло о жизни. Это был мой бой. Это было мое право — право сильного грабить их гнезда.

Как только под руки попалось первое яйцо, я пробил острием ножа скорлупу и высосал из него белок. Высосал я его одним духом, потом с минуту сидел вытаращив глаза, не в силах вздохнуть, пораженный тем, что скользнуло в желудок. Потом начал плеваться и плевался минут пять от отвращения. У белка был тошный горький привкус, и вонял он всеми запахами мира. Может быть, мне попалось испорченное яйцо?

Я раздавил скорлупу пальцами. На ладони в серой вонючей слизи лежал противный голый цыпленок с тонкой шеей, несуразно большой головой и синими буграми глаз. Меня чуть не вырвало.

Во втором яйце тоже оказался цыпленок.

И в третьем тоже…

У, проклятые, как быстро они насидели птенцов! Всего семь дней назад яйца были совсем свежими!

Что же теперь буду есть?

Я сидел в туче кружащихся птиц растерянный и отупевший. Так надеялся на это гнездовье, и вот пожалуйста…

Одна из чаек с лета стриганула меня крылом по голове и облила чем-то горячим и жидким. Я запустил в нее яйцом.