Один толстый англичанин - [38]

Шагая по тропинке, он шарил глазами вокруг себя в поисках цветов, единственной в мире природы вещи, которую любил, в чем честно мог признаться. Но, как и следовало ожидать, на всем участке не росло ни единого цветка. Люди здесь ценили цветы лишь как символ секса-и-богатства, они посылали девушкам орхидеи, делая заказ в магазине или по телефону, а придись им самим выбирать букет, они бы не узнали орхидеи среди других цветов. Никому не интересно, чтобы вокруг его дома росли цветы: зачем утруждать себя, разбивать клумбу, сажать розы, ухаживать за ними, если можно позвонить и тебе через час доставят целый «кадиллак» роз? Роджер с горечью вспомнил сад роз в окрестностях Морано, дом близ Севеноукс, в котором они с Памелой прожили пять лет, – когда она ушла от него, он подумал, что будет разорительно содержать его (и так оно на деле оказалось), и пришлось продать сад еврею, который торговал всякой женской одеждой для лыжных прогулок. Что подобный тип понимал в огромных желтых «наядах» или невероятно благоуханных «этуаль д'олланд», которые в это время успели отцвести, не говоря уже о более утонченных летних сортах, таких как «розамунда», – белая мускусная роза, о которой Билл Сассекс однажды сказал, что хотел бы иметь что-нибудь хотя бы вполовину столь же прекрасное в своем саду? Роджер видел себя сейчас в Морано – он с секатором в руке, сделанным для него Уилкинсоном, намечает, какие розы срежет на следующей неделе себе в бутоньерку, или рассказывает об истории редких сортов очаровательной молодой женщине.

Углубившись в свои мысли, Роджер едва не задел ботинком какое-то жалкое ползучее растение, которое тянуло свои побеги по земле, в поисках ограды или какой-нибудь иной опоры. Его игольчатые, как у артишока, листья, какие-то липкие на вид, уже начали буреть. Роджер с отвращением смотрел на растение. Вот все, на что они способны. Это просто говорит о…

Он услышал чей-то возглас: «Привет!» – поднял глаза и увидел человека, которого как будто звали Селби, махавшего ему из соседского сада. Рубашка на нем была в огромную серо-желтую клетку. Роджер коротко кивнул в ответ и заторопился к двери, ведущей в кухню Бангов, пока Селби не успел догнать его и сунуть под нос отпечатанный на машинке лист с латинским названием того ползучего растения, на которое Роджер едва не наступил, и картой его распространения в Северной Америке.

На кухне Элен готовила завтрак – начала на сей раз жарить бекон, который она вскоре бросит на бумажное полотенце, чтобы убрать жир, и в конце концов доведет его до такого состояния, что придется крошить его молотком. Но Роджер пока еще ничего этого не знал и потому совершенно не волновался. Элен радостно улыбнулась ему. Он взглянул на нее и внезапно осознал, что ни разу за все это утро не подумал о ней как о той Элен, которую знал и как будто любил, – только как о некой абстрактной женщине, с которой, может быть, удастся сегодня переспать. Даже когда он произнес вслух ее имя – представив ее такой, какою она бывала в эти моменты: в легоньком домашнем, в бледно-голубую с белым полоску, халатике, с растрепавшейся прической, отчего ее волосы походили не то на длинную спутавшуюся шерсть, не то на путаницу проволоки, – предстоящее не стало от этого более реальным. Это походило на теорию, которую отбрасываешь за недостатком доказательств. И конечно же, он никогда всерьез не рассчитывал, что может склонить ее на… но эту мысль, простиравшуюся слишком далеко, ему удалось придушить в зародыше. Ему до того вдруг расхотелось встречаться с Элен, что он решил еще немного побродить вокруг дома в надежде, что появятся домочадцы и она будет не одна. Для него самого нежелание оставаться с ней наедине стало неожиданностью, особенно если учитывать, на кого, вероятнее всего, будет направлено внимание всех сидящих за столом. Однако он тут же отказался от идеи еще побыть на улице, когда увидел и услышал, что Селби уже подошел к дому со стороны парадного крыльца и демократично, с шутками и прибаутками, здоровается с почтальоном и старым негром, который сметал опавшую листву с дорожки перед соседским домом.

Он вошел в кухню и, будто кто таинственный подтолкнул его, поздоровался с Элен с необычной для себя ласковостью. Потом выпил стакан апельсинового соку, такого холодного и такого кислого, что на месте желудка Роджера Мичелдекана дал бы в зубы рту Роджера Мичелдекана. За соком последовали полдюжины горячих оладий с кленовым сиропом и хрустящим, как сухарь, беконом, несколько унций айвового варенья из Айовы-Айдахо, которое он мазал на ржаной хлеб, и четыре чашки кофе. Заморив таким образом червячка, он пришел в благодушное настроение, настолько благодушное, что даже закурил горбатую черную гондурасскую сигару и на ходу легонько потрепал Артура по голове, направляясь к себе в спальню, чтобы пролистать чудовищно безграмотный опус о подспудной мудрости штата Кентукки.

Следующие четыре-пять часов прошли в полном соответствии с его предположениями. Когда они наконец остались одни, он спросил Элен:

– Может, нам пойти прилечь, если ты не против? Что скажешь?