Один против судьбы - [85]

Когда гарнизон сдался и бомбардировка прекратилась, беды не кончились. Город заняли французы, связь с деревнями прекратилась, мосты через Дунай были разрушены. Наступил голод. На город была наложена контрибуция в пятьдесят тысяч дукатов.

В сумятице, когда неприятельские пули стучали о стены домов, перестал дышать благородный Гайдн, и его похоронили украдкой.

От былого блеска Вены не осталось и воспоминания. Выехал императорский двор, дворянство укрылось в безопасных местах, люди богатые выехали в Моравию, в венгерские земли. Строгости победителей, не вызванные военной необходимостью, душили всякую жизнь. Однажды, когда Бетховен отправился на свою обычную прогулку за город, его задержали как шпиона.

Житейские тяготы день ото дня возрастали.

И все же этот год войны принес три новые сонаты для фортепьяно. Лучшую из них он посвятил своей «бессмертной возлюбленной».

Он со вздохом отогнал воспоминания и медленно сложил исписанные листки, чтобы отнести их наконец на почту.

Едва он взял в руки шляпу, как в дверь раздался стук. Кто же это опять? На каждом шагу, во всякое время дня его донимали незваные чужестранцы. Обычно им не нужно ничего, кроме возможности похвастать дома, что они пожали руку величайшему композитору из живущих на свете и видели его квартиру, о беспорядке которой шло множество толков.

Стучавший не стал дожидаться приглашения. В дверях появился худощавый молодой человек несколько болезненного вида, с жгучими глазами.

Бетховен, готовый уже взорваться гневом, рассмеялся, увидев старого знакомого, Франца Оливу. Он любил подающего надежды юношу, служившего в одном из венских банков, а по вечерам изучавшего разные искусства и особенно увлекавшегося музыкой. Еще в прошлом году они ездили вдвоем в Теплице.

— Оливы падают с деревьев в июле, почему же эта олива упала в мою комнату сейчас? — шутливо сказал композитор.

Желтоватое лицо гостя порозовело.

— Маэстро, несу вам весть, которая вас заинтересует. Только что я узнал, что через неделю приедет герцог Веймарский! Уже прибыл гофмейстер и готовит для него покои.

— Что же в этом интересного? — произнес композитор разочарованно. — Летом человек поминутно натыкается в Теплице на всяких герцогов и князей. Будто бы и сама императрица прибывает сюда с целым выводком герцогов. Сколачивают союз против Наполеона. Он где-то в России шатается, а эти плетут заговоры за его спиной. Похоже, что восемьсот двенадцатый год принесет Австрии новую войну.

— Но с герцогом Веймарским…

Композитор не дал ему закончить. Он помахал письмом, которое держал в руках, и загремел:

— Никакой герцог меня не интересует! Может быть, он вознамерился нанять меня в услужение? А вас подрядил в качестве посредника? Скажите ему прямо, что я не нуждаюсь в милости. Даже лучшие из этих господ способны на низость. Шесть лет назад Лихновский дошел до такого… выломал замок в моей комнате, чтобы принудить меня к послушанию.

— Однако теперь вы в хороших отношениях с неким князем! Вы даже приехали сюда вместе с ним! — засмеялся Олива.

— Это не моя заслуга. Но примирения не было долго. Больше четырех лет я не знался с ним. В обществе он значил для меня не больше пустого кресла!

Бетховена задели за больное место. Разве не эти господа виноваты в том, что он вынужден писать вот такие отчаянные письма, как то, что держит сейчас в руке? И не оскорбляет ли его всю жизнь эта высокородная публика?

— Я удивляюсь тому, что именно вы защищаете знать! Вы, не раз дававший мне советы в моих бедах! — гневно махнул он рукой, когда Олива безуспешно пытался вставить слово. — Достаточно вспомнить только эту историю трехлетней давности, — гремел зычный голос. — Вестфальский король предложил мне тогда отличное место. Работы немного, вознаграждение достойное: шестьсот дукатов в год! И за это я иногда должен был продирижировать в концерте. Но наши господа воспротивились. Они испугались. Ведь тогда Бетховен уедет из Вены, куда-то в Рейнские земли, откуда он прибыл! Тогда трое вельмож — герцог Рудольф, князь Лобковиц, граф Кинский — предложили пособие в четыре тысячи дукатов в год, только бы я остался в Вене или хотя бы в пределах Австрийской империи…

Такова знать. А вы приносите мне «радостную весть», что какой-то новый бездельник приезжает. На какого черта он мне нужен?

— Если бы вы дали мне вставить хоть слово! Я пришел вам сказать, что вместе с ним приедет и Гёте! — сказал Олива, с лукавым видом наблюдая за выражением лица композитора.

Губы Бетховена радостно дрогнули. На мгновение он утратил способность говорить, потом выдохнул:

— Уже приедет?

Внезапно он положил письмо на стол, подбежал к молодому человеку, сильными руками стиснул его плечи так, что Олива вскрикнул.

— Дружище, и вы говорите мне об этом только теперь?! Вы же знаете, как я жду его! Сколько лет я не читаю ничего, кроме Гёте! Когда же он приедет? Где будет жить? Я пошлю ему приглашение! Или раньше я должен нанести ему визит? Впрочем, это неважно. Важно то, что мы наконец сможем с ним поговорить по душам!

Он снял свои руки с плеч Оливы, дважды обежал свою комнату и снова остановился перед ним: