Один против судьбы - [35]

— Ну, не обижайся, — успокоил его Нефе. — Я и раньше понимал, что для учения в университете у тебя времени доставать не будет. Но все твои другие желания, однако, исполнились. Когда же ты все-таки поедешь в Вену?

Он задал этот вопрос так внезапно, что Людвиг не успел подготовить осторожный и обдуманный ответ. И выпалил неожиданно для себя:

— Но есть еще одна важная вещь!

— Гм, гм, — кивнул головой Нефе, — что же это за вещь такая?

Людвиг молчал, покрасневший и взволнованный. Маэстро прищурил свои лукавые глаза и как ни в чем не бывало спросил:

— Покажи-ка мне, как ты исправил партию фагота в своем концерте. — И больше уже ни о чем не спрашивал.

Зато через несколько дней Елена Брейнинг спросила свою семнадцатилетнюю дочь:

— Тебе не кажется, что твои занятия немецкой литературой отнимают у Людвига слишком много времени?

Дочь пытливо взглянула в лицо матери своими удивительными карими глазами, но сразу склонила голову, так что все локоны ее высокой прически качнулись.

— Я его долго не задерживаю. Он сам всегда говорит, что любит быть у нас, — добавила она смущенно, — и будто эти часы проходят удивительно быстро, быстрее, чем другие.

— И ничего другого он не говорил тебе?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, мама.

— Ну, не говорил, например, что он любит тебя?

— Этого он не говорил.

— Впрочем, это видно бывает и без слов. А что же ты? Любишь его?

— Ну конечно. Очень люблю.

— А Франца Вегелера?

— Его я тоже люблю.

— Ничего не понимаю! — всплеснула руками госпожа Брейнинг. — Не могла бы ты мне объяснить толком, как это тебе удается любить их обоих и одинакова ли эта любовь?

Дочь некоторое время тихо повертывала колечко на белом пальчике. Потом произнесла с легкой и немного грустной улыбкой:

— Я бы тоже хотела, чтобы кто-нибудь объяснил мне это.

Если так не уверена была в своем сердце Элеонора Брейнинг, каково было Людвигу? Вегелер, проучившись два года в Вене, вернулся в Бонн осенью 1789 года дипломированным врачом. Ему уже шел двадцать пятый год, и он получил предложение занять должность преподавателя в университете. Пребывание за границей отшлифовало манеры, докторское звание давало уверенность в себе.

Врачебная практика научила его тому, чего никогда не умел Бетховен, — выдержке в общении с людьми. В течение двух лет учения в Вене он прилежно переписывался с Элеонорой и был обеспокоен тем, что она за это время сдружилась с Людвигом. Некоторое время он пристально наблюдал за ними и когда убедился, что девичье сердце спокойно, начал терпеливо бороться за свою любовь.

У Людвига никогда недоставало храбрости прямо спросить девушку о ее отношении к нему. Каждый раз, когда он отправлялся к Брейнингам полный решимости, будто кто-то брал его за плечо и сурово шептал: «Ты неухоженный, нищий, плохо одетый княжеский слуга. Можешь ли ты соперничать с университетским профессором?»

И когда он отважился все-таки войти в их дом, то умел рассказать девушке о своих чувствах только в бурных аккордах.

— Вы поняли меня, Лорхен? — спросил он однажды, после того как целых полчаса изливал свою душу клавишам.

— Может быть, да; может быть, нет, — отвечала она смущенно, чего раньше он никогда за ней не замечал. — Музыка всегда полна прекрасных тайн. Она заставляет трепетать сердце, волнует душу, но ее речь невозможно передать человеческими словами. Как же я могу сказать, как и что я поняла!

Людвиг в отчаянии опустил руки и сказал, глядя на клавиши:

— Мне кажется, что вам приятнее, когда рядом бывает Франц, а не я.

— Но почему же вы думаете, что я не могу одинаково любить общество ваше и Франца?

— Нет, — сурово возразил он. — Вы видите различие между нами!

— Разумеется, различие есть, — отозвался девичий голосок. — Я бы сказала так. Если бы я хотела вести ожесточенную борьбу со светом, я бы прибегла к вашей помощи, потому что в вас есть большая неукротимая сила. Но если бы мир и в самом деле начал рушиться, я бы укрылась под защиту Франца. В нем есть какая-то спокойная уверенность.

Он шел домой, сраженный ее словами.

Да, в нем есть спокойствие, во мне вечная буря. Это, конечно, так. Да, так! Но как я могу быть ровным и спокойным, если меня травит, как зайца, целый сонм охотников. Бедность, забота о братьях и об отце, который падает все ниже и ниже, унижения, прислуживание в замке, утомительные частные уроки для заработка, заботы о питании, платье, белье, топливе — все это для целой семьи… и сколько еще этих «охотников», хватающих его за пятки!

Теперь неделями он упорно сидел дома и работал, не показываясь в доме Брейнингов. И только спустя некоторое время снова появился, наполовину смирившийся со своим поражением. Правда, он еще не совсем утратил надежду. Может быть, расположения девушки он лишился не безвозвратно? Эту надежду непроизвольно пробудил в нем Вегелер, который, ей-богу, совсем не казался счастливым влюбленным!

Не желая того, и сама Элеонора дала повод для надежды.

К своему двадцатилетию Людвиг получил от нее письмо, над которым долго сидел в раздумье. В центре венка из засушенных листьев и цветов было старательно выведено:

Желаю Вам жизни счастливой и долгой,

Но нечто хочу пожелать и себе.